— Вот и хорошо. Теперь позвольте мне сообщить о результатах нашей работы за месяц. Согласно отчётных данных, мы теперь работаем намного лучше, чем раньше…
Эбис не удержался и закончил за Ступицкую:
— Чтобы добиться ещё более низких результатов.
Ступицкая сделала вид, что ничего не произошло.
— Но мы не остановимся на достигнутом…
И снова перебил её неугомонный Эбис:
— Так крикнул падающий с шестнадцатого этажа человек, пролетая мимо первого.
Ступицкая прервала выступление и, покрывшись красными пятнами, сказала с большим значением:
— Есть среди нас очень любящие мешать люди. Сами для дела палец о палец не пошевелят, а туда же… Я бы на их месте сменила пластинку на тон ниже!
Рядом с Петелом сидел новый травматолог. Был он высок ростом, широкоплеч, с тяжёлыми надбровными дугами. О нем сотрудники шутили, что он травматолог в том смысле, что может травмы наносить. Так вот, травматолог этот во время собрания был беспокоен, всё порывался сказать хоть что-нибудь, показывающее его преданность администрации. И вот случай, как ему показалось, представился. Он с неуклюжей поспешностью встал и с высоты своего огромного роста басовито загудел:
— Полностью разделяю… Поддерживаю и разделяю мнение администрации… И, конечно, саму администрацию. Хоть я тут недавно работаю, могу засвидетельствовать, что в работе больницы произошёл значительный перелом. Вот… — и, сев на скорбно скрипнувший стул, добавил ни к селу ни к городу: — И мы должны быть в первых рядах!
Людмила Андрофаговна неуклюжую речь его не прерывала и смотрела на маломудрого гиганта, теплея улыбкой. С такой улыбкой смотрит мать на первые, ещё неуверенные шаги своего дитятка.
— Да! — звонко подхватила она. — Мы все должны быть в первых рядах! А это значит…
В проясняющееся сознание Тагимасада ввинтился противно звенящий голос. Патанатом покачался, как лодка на зыби, нервно зевнул и, пробормотав: «Когда же меня, наконец, оставят в покое?», направился в первый ряд.
Тагимасад заёрзал, поудобнее устраиваясь на новом месте, и заметив остервенелый взгляд Ступицкой, ворчливо заметил:
— Ну что ещё? Я уже сижу в самом первом ряду. Дальше некуда! Можно начинать собрание.
Комнату потряс хохот такой силы, что в дверь стали заглядывать перепуганные больные.
Не смеялась только Наташа Кроль.
25
Закончилась пятиминутка… Полтора часа ждали её окончания многострадальные больные.
Высыпали оживлённые, переговаривающиеся медики группками по два-три человека. Группки быстро развалились, рассыпались горошинами по стручкам коридоров. Последней вышла Наталья Кроль. Она отворачивалась, прикрывала рукой заплаканное лицо. Впрочем, напрасно она старалась. Никому до неё не было дела — ни больным, ни коллегам. Только Дима несколько раз обернулся. Хотелось как-то её успокоить, прикоснуться к поникшему плечу. Прикоснуться? Той самой рукой, которой он только что голосовал за то, чтобы уничтожить её, изгнать, наказать за чужие грехи!? Никто не требовал, чтобы он во всеуслышание смело заявил о собственном мнении. Но хотя бы не голосовал против неё, хотя бы воздержался! Гнусно! Противно! А ведь, казалось бы, что может быть проще: не напрячь одну группу мышц, когда прозвучало «кто за?».
— Пошли, пошли! — заторопил его Эбис. — Запоздалое раскаяние случилось? Не надо самокопаний и самобичеваний! Ты был, как все, и не более.
— Куда ты меня тянешь?
— Зайдём перед работой к Мруту — новому заведующему терапевтическим отделением. На пятиминутке его не было, потому что в отделении тяжёлый больной. Говорят, что Мрут где-то нашего возраста и довольно приличный человек. Ключа не носит, в отличие от нас, грешных. А что касаемо меня, то и многогрешных.
— Не надо, — вяло запротестовал Дима и повёл плечом. — Я пойду на скорую. Неудобно вот так вваливаться к человеку. Может быть у него дела какие-нибудь…
Эбис выпучил глаза и совершенно искренне сказал:
— Мы что, хуже каких-нибудь паршивых дел? Пойдём! Расскажем ему о пятиминутке. Пусть человек посмеётся.
Они прошли по ступенькам перехода, соединяющего поликлинику и стационар, повернули вправо, гулко затопали по коридору.
Физкабинет обдал их оранжерейной влажностью с запахами эвкалипта — ингаляторий уже обслуживал первых больных. Возле кабинета функциональной диагностики воздух был свеж; подле него стояли в рассохшихся кадках пальмы с растопыренными подсохшими листьями, похожими и формой, и цветом на прокуренные пальцы.
Эбис шёл, чуть подпрыгивая от избытка энергии. Он был крайне доволен собой. Всех встречных он задевал, подшучивал, сыпал прибаутками и то и дело приговаривал, обращаясь к Дмитрию:
— Ты заметил? Нет, скажи мне, ты заметил?! Здорово я Ступу Андрофаговну подсёк! Её прямо перекосило! И морда, как буряк стала! А Честноков?! У того так челюсть отвисла, что чуть о стол не ударилась! Вот я им дал, так дал! Долго ещё они будут Эбиса помнить! Будут знать, как против меня переть! Ну, чего ты молчишь? Скажи, здорово я им дал?
По лицу Дмитрия скользнула призрачная тень улыбки.
— Дал, дал. Конечно, дал. Как в том анекдоте: «Я ему так дал, что его под руки увели! А меня, как господина, унесли на носилках!».
— Из полей уносится печаль… — запел Эбис странным дребезжащим голосом. Умолк. Посмотрел на Дмитрия диковато выкаченными глазами. Продолжил: — Унесу тебя я в тундру, унесу к седым снегам… — снова помолчал и со вздохом закончил; — Всё было, только речка унесла…
Что-то неладное творилось с Эбисом. Дмитрий Маркович сказал коротко:
— Успокойся, дружище. Успокойся.
— Но я спокоен, друг! Больницей, своей судьбой доволен я! — Эбис гоготнул. — Я и вся моя семья.
Какая-то искра мелькнула в его глазах. Он совершенно осмысленно посмотрел на Дмитрия и тревожно спросил:
— Чего я тут нёс?
— Ничего. Ничего особенного. Попурри исполнил. Единственное замечание — к качеству звучания…
Эбис прислонился лбом к холодной стене коридора.
— Что-то со мной иногда случается, когда перепсихую. Да и не только у меня одного. Кто в эту больницу попадает, у того рано или поздно… Ладно, замнём для ясности. Сейчас со мной всё нормально. Пошли…
И они двинулись по направлению к центральному входу. Там находился пассажирский лифт.
Теперь что-то неладное стало происходить с Дмитрием Марковичем. Он был абсолютно уверен, что коридор давно уже должен закончиться. Но не кончался. Казалось бы, давным-давно прошли кабинет главной медсестры. Ан нет — вон впереди маячит табличка на двери: «Главная медсестра». А ещё дальше — бухгалтерия, мимо которой они прошли минут пять назад. Дмитрий запомнил, что под табличкой «Бухгалтерия» появилась приколотая кнопками бумажка с каким-то объявлением. Вчера этой бумажки не было. Они приблизились к бухгалтерии. Так и есть: под табличкой висела бумажка с объявлением, аккуратно написанным от руки совершенно неразборчивым почерком.
Дмитрий резко остановился. Ухватив Эбиса за руку, остановил и его.
— Эбис! А, Эбис! Тебе не кажется, что коридор слишком долго не кончается?
Эбис покосился на коллегу. Распустил усы и зашипел, выражая непонятно какие чувства:
— Кончается… Не кончается… Мало ли что мне кажется. Я же тебе говорил уже, инструктировал, что в этой больнице всё нужно воспринимать без лишних эмоций. Не думай, дружище, что ты свихнулся. Для того, чтобы сойти с ума, милый ты мой, надо его иметь в достаточном количестве. Поэтому, если кто-то думает, что он сошёл с ума, то он, по меньшей мере, нескромный человек. Потому я всегда твержу себе: «Эбис! Золотце моё! Ты абсолютно нормальный человек!». Таким образом я вырабатываю в себе скромность. Понятно? Тогда пошли.
Эбис бодро шагал впереди. Дмитрий тащился сзади. Он уже не смотрел по сторонам, всецело доверившись товарищу. И теперь, отвлёкшись от окружающего, он яснее стал ощущать тревожные сигналы, которые подавал ему организм. В том месте, где заводной ключик прикасался к его спине, возникало попеременно то ощущение онемелости, то непереносимого зуда. Порой казалось, что ключик присосался к спине, словно пиявка, и тянет, тянет кровь с металлическим безразличием и с механической ненасытностью.
