Сознание Дмитрия угасало. Он не знал уже, кто он и откуда?

Куда идти? Как спастись? Где Земля?

Откуда-то появилась уверенность, что там, меж колоссальных глыб движущейся материи, затерялась невообразимо маленькая пылинка — вся наша Вселенная.

Дмитрий застонал и, отшатнувшись, почувствовал холод стены. Это было что-то материальное, знакомое. Это был путь к спасению.

Он поднял руки и ухватился за край стены. Ведомый одним инстинктом самосохранения, извиваясь, как червяк, Дмитрий подтянулся и… выбрался в промозглое утро реальности.

Он долго сидел на краю стены — неподвижный, с окаменевшим лицом. Наконец, способность воспринимать окружающее снова вернулась к нему. И первое, что он увидел, это обращённое к нему лицо человека в потрёпанном пиджачке, стоящего у стены. Лицо выражало холодное безразличие.

— Хронос… — слабым голосом сказал Дмитрий. — Хронос, вы где были? Почему не отзывались?

— Здесь и стоял.

— А я… Знаете ли… Там, внутри… — тут судорога исказила лицо Дмитрия. — Наверное, слишком много углекислого газа накопилось там, внутри. Я вдохнул — и такое… такое почудилось!

— Может, и не почудилось, — гнусный голос снова делал своё гнусное дело. Опять, как когда-то, безмерная тоска стала овладевать Дмитрием.

Все желания угасли. Не было сил даже поднять руку. Работа, больница, заводные коллеги, Хронос… Как это всё мелко, ненужно… После имени «Хронос» само собой всплыло имя «Та, от которой клубника лучше растёт».

«Ну, нет! На этот раз ты меня так просто не возьмёшь!» — подумал Дмитрий, и волна ярости смыла тоску и усталость.

Он легко спрыгнул со стены и упругим шагом подошёл к Хроносу.

— Где девушка? — спросил Дмитрий глухо, приблизив своё лицо к лицу Хроноса.

Тот молчал и улыбался темно и загадочно.

Дмитрий скрипнул зубами и ухватил странного, так ненавидимого им человека за лацканы. Гнилая материя затрещала. Хронос не сопротивлялся. Выражение его лица не изменилось.

— Кто ты такой?! Говори правду! Говори! Говори немедленно! А не то…

Он попытался встряхнуть его, но Хронос стоял, как изваяние. Казалось, он не слышит обращённых к нему слов.

— Говори!

Хронос легко разжал руки доктора и сказал, скучая:

— Отпусти меня, ибо уже восходит заря.

Дмитрий невольно глянул в сторону востока и увидел разгорающееся зарево. Он перевёл взгляд на Хроноса и увидел в глубине его глаз красные отсветы. Снова тоска и страх вскипели в душе Дмитрия. Захотелось оставить всё и бежать, бежать, бежать… Бежать, куда глаза глядят. Лишь бы оказаться подальше от этого чудовища! Но он уже знал, как справиться с минутной слабостью.

— Говори! — закричал он и бросился на странное существо.

Неведомая сила отбросила его назад. Дмитрий едва устоял на ногах.

— Иди. Иди назад на скорую, — с непоколебимым спокойствием сказал Хронос. — Разве ты не слышишь, как звонит телефон? Срочно вызывают тебя. Плохо человеку. Помнишь, что ты давал клятву Гиппократа?

Дмитрий невольно прислушался. И впрямь, до его слуха донёсся звонок телефона, по которому в диспетчерской принимали вызова. Он повернул голову в сторону скорой, недоумевая, как на таком расстоянии он смог услышать столь слабый звук. Когда снова он обратил свой взор к Хроносу, того уже не было рядом. Пуст был холм.

Понурив голову, прихрамывая, Дмитрий направился к скорой.

На полпути он встретил сутулого старичка с удлинённой, словно тыква, головой и миндалевидными глазами. Старичок направлялся к инфекционному отделению.

«Этот тоже… Тоже из этой компании, — задёргались в голове доктора бессвязные мысли. — Как же его дед Саливон назвал? Шеф Бумбараш?».

Дмитрий Маркович преградил путь старичку и без всякого предисловия спросил:

— Скажите, кто этот Хронос? Чего он хочет? И что там, в инфекционном отделении?

Старичок без удивления оглядел Дмитрия Марковича, поморгал морщинистыми веками и, пробормотав что-то недружелюбное, продолжил путь.

— Я, кажется, у вас спрашиваю!

Дмитрий сам несказанно удивился своей настойчивости.

Старичок напыжился и, зло посверкивая глазами, забормотал:

— Никакой он не Хронос! Хронос, это же надо придумать! Это у него от старости мания величия. Маразм начинается. Сенильный психоз. Ахриманом звать его, бездельника этого. Пэнуэл же — вы его называете инфекционным отделением — это всё, что осталось от множества времён и вселенных, существовавших до вас. Они исчезли, но здесь существует как бы реликт… Вот я…

Больше не слушая старичка, Дмитрий Маркович поплёлся к скорой.

А старичок продолжил свой трудный путь наверх, бормоча сам для себя что-то несусветное:

— Вы — мой вымысел. Ваши сны сродни моим мечтам. И лишь там, где соприкасаются эфемерные поля вымысла и сна, вы можете если не понять, то ощутить Меня!

Вот и скорая… Снова скорая…

Надя Вислогуз, услышав шаркающие незнакомые шаги, выглянула из диспетчерской. Она увидела блуждающие глаза доктора, его грязный изорванный халат и с необычной для себя резвостью спряталась в диспетчерскую.

22

Честноков уже минут десять вертел в руках бумажку с телефонограммой, тщетно пытаясь проникнуть в тайный смысл непонятных слов. При этом он усиленно морщил лоб, который был настолько узок, что на нём умещалась только одна морщина. Морщина, впрочем, была глубока и казалась следом от только что снятой с бугристой головы фуражки.

— Ну, Сахара! Вспомни! Может ещё что говорили?! — в сотый раз обращался он к своей секретарше, стоящей перед шефом навытяжку, грудь — вперёд.

— Нет. Не говорили, — в сотый же раз отвечала божественная секретарша; и было видно, что терпение начинает покидать её. — Я помню совершенно точно. Впрочем, разобраться было очень трудно. Так трещало в трубке и даже хрюкало, как будто говорили с другой планеты.

— И подпись… Подпись тоже неразборчива… — никак не мог успокоиться главный врач.

— Я же объясняю, почему… Слышимость!

Честноков повёл носом по строчке.

— Мене. Текел. Упарсин. И неразборчивая подпись. Мене — это явно «мне». Текел… Текел… Что же это такое — «текел»? От слова «тека», которое входит, например, в состав слова «библиотека»? Тогда «тека» означает «хранилище» Или же это перевранное слово «только»? Упарсин… Этое слово мне никак непонятное. Упарсин… Калимин… Магазин…

— Ванюша, — пропела Сахара Каракумовна, умело скрывая раздражение.

Честноков вздрогнул. Он узнал интонацию, с которой южная красавица говорила с ним во вполне определённые интимные моменты.

— Зомбичек, — голос прозвучал ещё музыкальнее, ещё призывнее.

Честноков вскинул глаза.

— Лапушка ты моя, — это уже не женский голос произносил. Это звучал неземной нежности инструмент.

Воля главного и его небогатые способности к мышлению побарахтались в омуте чёрных глаз да и утонули.

— Хватит читать, — чётким голосом гипнотизёра молвила Сахара Каракумовна. — Надо им будет — пришлют повторный запрос. Я тебя сейчас хочу попросить об одном одолжении.

— Каком? — невнимательно спросил Иван Иванович, блуждая взором по фигуре секретарши.

— Вызови сейчас же к себе всех работников скорой помощи.

— Зачем?

— Погоди! Не перебивай! И слушай внимательно! У меня есть сведения, что около недели тому назад они прибыли на вызов по поводу высокой температуры с опозданием на полтора часа. Есть на этот случай жалоба от населения.

Сахара уселась на край стула, забросила ногу на ногу и выжидающе посмотрела на Честнокова.

Главный привычно наморщил чело.

— Не понимаю, чего ты хочешь. Я знаю об этом случае. Мне о нем в тот же день доложила Вислогуз. Тогда на скорой была всего одна машина. Они в то время выехали на сердечный приступ и не могли оставить больного, не купировав аритмию.

Сахара Каракумовна вздохнула и принялась терпеливо втолковывать главному: