Жизнь в роли Карлайл и правда дала мне многое, и первым делом – осознанность. Я хочу что-то изменить в своей жизни, только потому, что знаю, каково это – жить иначе. Окруженной любовью, заботой, занимаясь любимым делом, мечтая о том, что настанет день, когда я дотронусь до сердца каждого напыщенного Элита, исполняя свой танец на большой сцене. Не знаю почему, но мне хотелось… чтобы люди поняли, что в погоне за фальшивой имитацией чувств, и неотрывно глядя в «черное зеркало», они упустили что-то более важное. То, что испытываю я, когда читаю увлекательную книгу, и мечтаю перед сном. Я вижу сон наяву, без всякого допинга, без погружения в «виртуальную реальность». И смысл моей жизни далеко не в том, чтобы сфотографировать свой ужин из дорого ресторана, выложить фото в социальную сеть, отметить свое местоположение, а потом не съесть ни кусочка, потому что «сижу на диете». Поверьте, я знаю, о чем говорю – мама не раз рассказывала мне об этих светских вечеринках для взрослых, на которые ее брал с собой Руфус. Мы смеялись над этими сделанными куклами из высшего общества, держась за животы, и я была так счастлива, что моя мама не похожа ни на одну из них. Она прошла через ад, и не разучилась смеяться, в то время как Элитные дамочки вкалывали себе ударные дозы ботокса, чтобы навсегда перестать широко улыбаться.

Все мои мечты, так или иначе, направлены на то, чтобы найти законный способ, который позволит мне жить, а не существовать. Лишь пятьдесят процентов Низших хотят что-то поменять, других же все устраивает. Ха, многие даже не считают себя рабами, уверяя остальных, что получают вполне достойную зарплату за свой адский труд. Десять процентов постоянно бунтуют, но против чего и за что, непонятно. Мятежникам необходима свобода, но они не знают, зачем. Не все мы писатели, поэты, художники и творцы, как я говорила в начале. В большинстве своем люди с развитым правым полушарием мозга прокрастинаторы, бездельники и лентяи, которым удобно подчиняться системе. Такие, без ежедневного труда, сопьются в ближайшем баре до смерти, и я лично знаю немало таких случаев. Ни один Низший, выигравший в лотерею миллион долларов не сохранил их, и тем более, не приумножил.

Поэтому осознанность так важна. Жить не осознанно, это все равно, что смотреть на верхушку айсберга, и быть уверенным в том, что под ней ничего нет. В то время как большая часть этого ледяного массива скрыта под водой.

Вчера, после новости о Руфусе, я проплакала весь вечер. Даже толком с Руби не поговорила – моей соседкой по комнате, и не нашла в себе сил отругать ее за то, что она вновь приволокла в нашу затхлую и тесную комнатушку своего парня-бездельника, который живет за ее счет. А сегодня… я просто хотела попрощаться с тем, кто заменил мне отца. С тем, кто забрал меня из того страшного места. Еще бы пару месяцев там, и я бы повторила судьбу Эллисон…

Я хотела отдать дань уважения Руфусу, и мысленно попросить прощения у опекуна за то, что ни разу не навестила его в больнице. Меня не пускали. Макколэй хорошо постарался и довольно быстро стер меня из истории своей семьи. Он стер ту личность, которую подарил мне Руфус. Я даже толком и не знаю, кто я: кажется, будто я прожила в своем теле три долгих жизни.

Бесправная. Привилегированная. Низшая. А я хочу быть собой: просто танцевать, быть свободной и знать, что не проживу свою жизнь, не испытав той самой любви, которая позволяет ощутить, что сердце – не просто биомеханизм внутри нас. А нечто большее.

И сейчас, когда я вскидываю на него взгляд, и смотрю в эти колдовские глаза, напоминающие ворота в другой мир, покрытые коркой льда, мое сердце предательски сжимается. Его рукой.

Миг растягивается в вечность, и я вспоминаю день, ставший для меня роковым. День, когда я узнала о Маке то, чего не должна была знать.

Мне было строго запрещено заходить в левое крыло особняка – я прекрасно знала, что оно полностью принадлежит Маку. И пусть это прозвучит странно, но оказалась я в его владениях из-за обезьянки, которая как ни в чем не бывало восседала на лампочке в одном из холлов нашего огромного дома. Я никогда не забуду, как смотрел на меня этот крошечный капуцин, и цвет его глаз – ярко-голубые, так похожие… на человеческие, смотрящие на меня так, будто обезьянка все понимает. Взгляд этот был настолько мощным и тяжелым, что я бы не удивилась, если бы она вдруг заговорила со мной.

Конечно, этого не случилось, малыш просто спрыгнул с лампы и побежал по коридору. Я кинулась за ним, и сама не заметила, как попала в запретное крыло. А потом произошло кое-что еще более странное: капуцин подбежал к стальной, круглой двери, которая сильно отличалась от всех остальных на этаже, и явно вела не в одну из спален. Я прекрасно знала, что подобная дверь ведет в домашний кабинет Руфуса, и имеет все возможные способы защиты: от сканирования сетчатки глаза, до идентификации голоса. Перед дверью я остановилась, отдав себе отчет в том, что мне туда вход запрещен, и чуть было не развернулась, и не побежала прочь. Но капуцин издал едва слышный визжащий звук и, поманив меня крошечной ладонью, исчез по ту сторону бронированной двери.

Да. Капуцин поманил меня ладонью, и я пошла за ним… звучит так, словно я что-то курила, или рассказываю вам один из своих бредовых снов, но это не так.

Внутри помещения царил полумрак. Как только я сделала пару шагов вперед, внутри лаборатории Макколэя загорелись неоновые лампы, прикрепленные, к странного вида капсулам разного размера, расставленным по всей территории комнаты. Разглядеть, что находилось внутри этих капсул, было невозможно. Меня не покидало чувство… что эти капсулы «живые», а может я просто начиталась научной фантастики, и вообразила, что там Макколэй держит законсервированных… лучше даже не думать кого.

Поборов страх, я шагнула вперед, вслед за обезьянкой. Не знаю, почему мой инстинкт самосохранения крепко спал в тот момент, но я шла вперед, раздираемая любопытством на части. Так как я была очень одинока, большинство моих друзей были из сети, и я решила снять обезьянку на память и показать подруге. Включив камеру на своем биобраслете, и тихо хихикая, я снимала капуцина, который то и дело останавливался, чтобы поманить меня за собой.

Вообразив себя Алисой в стране чудес, следующей за «белым кроликом», я миновала еще одну бронированную дверь. Как только я ворвалась в следующую комнату, улыбка, застывшая на моих губах, превратилась в немой крик ужаса. Я отчетливо помню, как увидела искаженные от страха черты своего лица в отражении одной из прозрачных капсул.

Во второй комнате находился Макколэй, и он был не один.

Железный запах крови ударил в ноздри, за секунду до того, как я подавила в себе желание выплюнуть содержимое завтрака прямо на святую святых – пол лаборатории Карлайла младшего.

Его руки были по локоть обагрены кровью.

Столько крови я видела только, когда была Бесправной, и от одного вида этой красной жидкости, мое сердце останавливалось.

На столе, напоминающий операционный, лежала обнаженная девушка, и находилась она без сознания. Она была мертва. Карлайл склонился над несчастной, держа в руках нечто похожее на тонкое и острое лезвие, способное пронзить плоть человека, словно нож растаявшее масло.

А потом, Макколэй резко поднял на меня свой пронизывающий до мурашек взгляд, и я оледенела от суеверного ужаса, парализующего душу.

Мне хватило одного взгляда на стол, чтобы узнать девушку, которая лежала на столе – я видела их вместе еще вчера, они загорали у бассейна.

Помню, как окрестила девушку пустоголовой марионеткой, как и всех его предыдущих любовниц, которые заглядывали ему в рот и делали все, что он скажет. Какую бы неприязнь я не испытывала к девице, я никак не ожидала увидеть ее на операционном столе мертвой.

Я настолько оцепенела от ужаса, что не могла пошевелить даже кончиками пальцев. У меня не было времени побежать, подать голос и оправдаться, или как-либо исправить ситуацию, в которой оказалась. Честное слово, я чувствовала себя так, словно добровольно пришла в логово к маньяку и с улыбкой заявила, что хочу быть его новой жертвой.