Конечно, проще всего было рассказывать ее историю так: сначала была предыстория социологии, потом, с Конта, началась собственно та самая наука, о которой у нас пойдет речь. Конт очень хотел, чтобы так все и представлялось, но в ретроспективе ясно, что это преувеличение, что между концепциями его предшественников и тем, что писал сам Конт, разница, конечно, есть, но не такая большая. С современной точки зрения Конт куда ближе к политической философии Нового времени, чем к современным социологическим теориям. Это значит, что самое начало изложения истории социологии оказывается проблемой. Ведь начало – это не просто формальная вещь, то, что обозначает границы курса. Когда мы говорим про начало, мы отделяем собственно науку от того, что ею не являлось. А как мы проводим это различение? Мы его проводим с точки зрения современной социологии, конечно, если мы считаем, что сейчас такая наука есть. Мы отличаем науку от ненауки, исходя из современного понимания науки. Но с современной точки зрения любая история любой науки должна представать в двойственном свете. Во-первых, то, что было в прошлом, не может полностью совпадать с тем, что есть в настоящем. Нет науки без прогресса, а раз наука сейчас есть, значит, был прогресс. Раз был прогресс, значит, по сравнению с тем, что сегодня, старая наука как бы не совсем наука, в ней не может не быть чего-то отжившего, ненужного, попросту говоря, ненаучного. Во-вторых, то, что было в прошлом, имеет некоторую ценность. Если бы там, в прошлом, совсем не было науки, это не было бы прошлым науки. Эти тривиальные соображения обычно влекут за собой следующие выводы. Если мы изучаем ненужное и ненаучное, что мы тем самым приобретаем? Если мы изучаем нужное, научное, в менее совершенной, менее адекватной нынешнему состоянию знания форме, чем, скажем, новейшие учебники, то не проще ли сразу перейти к изучению того, что наиболее прогрессивно? Если так, то история социологии должна занимать очень скромное место. Она должна быть курсом или факультативом, на выбор, или, во всяком случае, коротким, оставляющим время для более важных вещей.

Вы уже заглянули в студенческие справочники и знаете, что это у нас не так, курс длинный, курс обязательный. Мы вас нагружаем историей в ущерб другим курсам. Мы требуем изучения того, какой наука уже не будет больше никогда. Значит, надо с самого начала объясниться, сделать первую попытку убедить вас в том, что здесь есть замысел, а не случайное стечение обстоятельств, не упрямое непонимание того, как устроено и куда движется социологическое знание.

Прежде всего, мы должны зафиксировать особую роль истории в теоретической социологии. Далеко не все признают эту роль, есть и такие социологи, которые были бы категорически против того, что я сейчас скажу, но все-таки точка зрения, которую я сейчас кратко сформулирую, распространена довольно широко. В отечественной литературе я вас хочу отослать к большому коллективному труду «История теоретической социологии», выпущенному в Институте социологии РАН под редакцией Юрия Николаевича Давыдова. Давыдов пишет о том, что «социология старше самой себя» (то есть появилась, строго говоря, до того, как вполне оформилась), а также – внимание! – что «она достигла научно развитой (и в этом смысле достаточно „зрелой“) формы гораздо раньше, чем ее достиг „эмпирический“ фундамент»[9]. Это значит, что важнейший показатель научности (знание должно быть основано на опыте) здесь не работает, нельзя смотреть на дело так, будто сначала в истории идей превалировали совершенно оторванные от действительности теоретические конструкции, а потом появилась эмпирически фундированная наука. Такова, кстати, как раз и была точка зрения Конта, который противопоставлял позитивную науку метафизике. В наше время в метафизике нередко упрекают самого Конта. Социологи критикуют своего номинального основателя точно так же, как он критиковал предшествующую философию. И конца этому нет: каждое следующее поколение социологов упрекает предшественников за излишне абстрактный, метафизический, философский подход. А вот Давыдов, профессиональный философ, историк философии, смотрит на дело иначе. Наука, продолжает Давыдов, предполагает, по самому смыслу слова, «научение», освоение опыта предшественников. «Это – первейшее условие всякой научности, с нарушения которого и началась социология прошлого века, воздвигнувшая почти непреодолимый идеологический барьер между ее собственным типом научности и всеми остальными, дискриминированными ею в качестве „ненаучных“»[10]. Правда, здесь происходит замещение одного тезиса другим. Социология, говорят нам, утверждала себя как наука, а предшествующее знание третировала как ненаучное, но мы-то знаем, что научность бывает разная и что эмпирическая обоснованность социологии изначально была не столь уж велика. Это позволяет нам лучше использовать историю социологии для организации теоретического знания в его историческом измерении. Иначе говоря, сегодня мы видим единство (предшествующей философии и последующей социологии) там, где более ранние социологи видели различие. Однако тем самым Давыдов дает ответ лишь на вопрос о том, зачем вообще нужна история социологии, но не на вопрос, какие задачи стоят перед социологической теорией, почему вообще приходится реорганизовывать теоретическое знание, обращаясь к его истории. Полнота знания, его единство, возможность преодоления различий – все это показано правильно. Недостаточное внимание к актуальным задачам теории ограничивает возможности развития этого тезиса.

В других сочинениях Ю. Н. Давыдов первым в нашей стране показал, какое значение имеет история социологии в современной теоретической работе. «Ведь речь идет теперь уже не о прошлом социологии, а о ее настоящем, в созидании которого мы так или иначе… принимаем участие. Во всех подобных случаях мы являемся свидетелями превращения истории теоретической социологии в ее „чистую“ теорию, по необходимости лишенную исторического измерения (ввиду отсутствия такового)»[11]. Это звучит немного загадочно, но суть дела здесь в следующем: современная социология современна не потому, что мы ее современники, что она и мы находимся в некотором «сейчас». Дело в проблеме модерна, в том, что становится предметом социологии, определяющей себя как «научную науку» о «современном модерне». «Модерн» – это особое качество современности, это современная эпоха, определяемая по контрасту с досовременной. Если классическая социология – так я рискну интерпретировать Давыдова – сосредоточилась на проблеме модерна и если «чистая теория» сосредотачивается на проблеме модерна, то это потому, что главные достижения теории, вновь ставшие актуальными, уже были сделаны в прошлом, их надо лишь воспроизвести, проделать вместе с социологией историю становления самосознания модерна.

Давыдов писал об этом на излете очень важного этапа в развитии западной теоретической мысли. В течение почти четверти века происходило возрождение интереса к классике, мало того, именно в тщательном штудировании классики выдающиеся авторы того времени видели шансы для развития теории. Например, немецкий социолог Рихард Мюнх писал, что надо к классикам социологии относиться так же, как философы относятся к классикам философии: тщательно штудировать тексты, делать критические издания, аккуратно комментировать их труды[12]. Классиками – в первую очередь – занимались в это время Джефри Александер, Вольфганг Шлюхтер, Энтони Гидденс… Конечно, далеко не вся теоретическая социология развернулась в сторону изучения классического наследия. Но все-таки это течение было очень сильным. Поэтому рассуждения Давыдова были вдвойне убедительными: он опирался и на большую традицию, и на современный ему феномен так называемых «ренессансов» классики. Нам достаточно последовать за ним в этом направлении, даже если мы не во всем будем согласны с отдельными его оценками. А пока зафиксируем: есть такая влиятельная точка зрения, согласно которой история социологии и есть теория; многие стремятся поставить историю социологии в более широкий контекст, не ограничиваться тем временем, когда появилось ее самоназвание. Есть и сравнительно узкий круг авторов, к которым обычно обращаются, если не хотят начинать историю социологии с Конта. В самых обширных исторических обзорах мы можем найти анализ политической философии Платона и Аристотеля, Ибн Халдуна, Макиавелли, Монтескье и многих других. Для каждого начала есть свои резоны.