Однажды, под вечер, он все же воротился в дом. Волос его неделю уже не касалась щетка, они выглядели жесткими и спутанными. Он смотрел голодным взглядом. Не обращая внимания на меня, он прошел наверх, но неожиданно остановился на лестнице, и сказал слишком спокойным голосом:
- Эрика, подойди ко мне. Мне надо с тобой поговорить.
Она испуганно посмотрела на меня, как бы спрашивая позволения. Лиама не было дома – он находился в конторе у отца, наводя последние справки о завещании. Луи… Кто мог тогда сказать, где был Луи? Возможно, предавался новому греху… Я покачал головой, косясь в сторону Гарри страшным взглядом, как бы напоминая бедной девушке о его безумстве. А, она, бедная, только увидав его, чуть было не лишилась сознания. Даже тогда, уже немного сумасшедший, он по-прежнему был красив. Достаточно было одного взмаха ресниц, чтобы простить ему все.
Мистер Стайлс заметил мою пантомиму, и грубо ее оборвал:
- Не слушай этого старика, Эрика. Пойдем.
Осторожно, словно ступая по полю со снарядами, Эрика поднялась и проследовала за Гарри. Она оглянулась и бросила на меня один просящий взгляд, что я мигом все понял. Как только они поднялись наверх, я последовал за ними и остановился возле двери, ведущей в комнату Гарри, готовый, чуть что, броситься на помощь и биться с этими чудовищем не на жизнь, а на смерть.
Дверь, на счастье, Эрика специально прикрыла неплотно, так что я мог, особо не напрягая слуха, услышать все то, о чем они тогда говорили. Признаться честно, я был поражен той речью, что донеслась до моих ушей, и некоторое время сомневался: а уж не успел ли за это время, что его не было дома, мистер Гарри продать свою душу дьяволу или заключить с ним еще какую-то страшную сделку? Я не так хорошо знал молодого лорда, но понимал – случилось или должно случиться нечто страшное, если он заговорил такими словами и таким голосом, словно сам черт в ту минуту разрывал ему грудь и плевал на его сердце.
- Сядьте подле меня, Эрика. Не бойтесь, я Вам ничего не сделаю. Я так слаб, меня лихорадит, что я не смогу даже поднять на Вас руку, если это понадобится. Вот так, сядьте на пол. Вам хорошо видно мое лицо? Отлично, а мне видны только Ваши волосы. Как бы я хотел сейчас зарыться в них лицом и забыть обо всем!..
Я напугал Луи. Сказал, что одному его дорогому человеку грозит опасность. Он сейчас не на репетиции, как Вы думаете. Он там, он побежал спасать человека… Представляете, мой брат герой! Вот только он не знает, что его там ждет… Вы слышали, утром я сказал ему, чтобы он немедленно отправлялся на Уинтер Стрит? Его там и схватят… Там и схватят…
Да, мистер Малик, я сам слышал с утра тот странный разговор. Попытаюсь воспроизвести его Вам. Я был в гостиной, когда Луи собирался на репетицию в театр, а в дом внезапно ворвался Гарри. Волосы его развевались по ветру, они были мокры; шел дождь. Он обернулся к Луи, посмотрел на него нервным взглядом, и заговорил быстро и странно:
- Я только что из города. Слышал, что Блэкроуды уезжают.
Приняв эту информацию, Луи нервно схватился за перила лестницы, пальцы его побледнели.
- Как уезжают? Куда?
- Не знаю, - ответил Гарри, продолжая буравить дрожащего брата взглядом, - просто уезжают. Ты должен успеть признаться. Должен сказать все. Иначе… Ты никогда не сможешь этого сделать!
Глаза Луи раскрылись, в них застыл такой страх, что я испугался за рассудок бедного мистера Томлинсона. Он покачнулся на ногах, провел рукой по щекам, заросшим трехдневной щетиной, и проговорил, запинаясь на каждом слове:
- Ты… Думаешь… Я должен туда отправиться?
- Причем немедленно! И поспеши, каждая минута дорога. Он может скоро вернуться.
Я не понимал тогда, о чем, точнее, о ком они говорят. Я знал многих жителей Йоркшира, в лицо – так почти каждого, но фамилия Блэкроудов была мне незнакомой. Решив, что это, возможно, дорогая сердцу Луи девушка, я пожал плечами, и решил пропустить дальнейшие реплики братьев мимо ушей. Гарри проговорил еще несколько горячих уверений, и Луи выскочил из дома, как будто его вымели веником.
Об этом он и сказал Эрике. Я не понимал, стоя тогда у двери, и подслушивая, почему Гарри придал такое значение своему поступку, пока не узнал всей правды… О, Боже мой, мистер Малик, как трудно мне становится говорить! Луи оказался слишком доверчив. Он поверил дьяволу, сатане, о! Этому нет слов! Бедный, бедный Луи… Он буквально сам подвел себя под плаху…
- Я ужасно себя чувствую. Мне кажется, что из моего тела вышли все силы, все соки. Я не чувствую себя, как живой человек. Я смотрю на свои руки, на свое лицо в зеркале – и дивлюсь. Неужели это я? Неужели я до сих пор еще красив? – продолжал говорить Гарри, и заглянув в щелку, боясь быть пойманным с поличным, я увидел, что он сидит на краю кровати, сложив руки перед лицом в молитвенно жесте. Свет от свечи робко выхватывает его фигуру из мрака, черные волосы падают на лицо, оставляя открытыми лишь глаза, которые кажутся черными, неживыми, стеклянными. Они смотрят неровно, хищно, норовя заглянуть прямо в душу и утащить ее за собой прямиком в Ад. Эрика сидела на полу, подле него, я видел ее шею, спину, тонкую талию в черном, траурном платье. Голова с ровной линией пробора была чуть склонена вперед – она явно боялась смотреть Гарри в лицо. Казалось, одно неровное движение с ее стороны, один неправильный вздох – и он бы пнул ее ногой, как собаку, он бы избил ее до полусмерти! О, он любил ее. Любил так, что готов был убить.
- Я смотрю на эти руки, и они мне кажутся чужими. Они слишком бледны и худы, разве всегда они были такими? Разве были она такими, когда я обнимал сотню девушек? Не помню. Я не помню. Я не помню, что я делал пару часов назад. Помню только, что сказал Луи… Он, наверное, уже там… Наверное, он еще счастлив… Он тот еще грешник… Боже, Боже, я ничего не помню. Я даже не помню, чтобы эти руки принадлежали мне.
Гарри вытянул вперед руки и принялся смотреть на них, но он явно не видел этих бледных, длинных, прямых пальцев, которые растопырил прямо перед своим лицом.
Эрика молчала. Я видел, что она водит рукой по полу, вырисовывая какие-то буквы. Мне стало жутко, они оба были как сумасшедшие – обезумевший кукловод и его молчаливая кукла! Но я не мог отойти от двери.
Гарри продолжал:
- Я знаю, что Вы меня боитесь. Знаю, что кажусь Вам чернее самого ада, но я ведь… Я ведь просто хотел любви. Я хотел любви, понимаете? – голос Гарри стал почти обычным, тем, каким он всегда разговаривал, только звучал чуть тише и чуть более хрипло, - а она никогда меня не любила. А я ведь был единственным сыном, я знаю, они ждали меня… Но что я мог поделать, если я не был так умен как Лиам? И так талантлив как Луи? Что, если я был просто их сыном и любил их больше всего на свете?! Почему они не могли любить меня, как своего ребенка, а не за что-то?! За просто так, потому что я – часть их крови и плоти, я – их ребенок! Да, пусть я не обладаю таким интеллектом, как Лиам, не играю в театре, как Луи, не вызываю слез и восторгов восхищения у других дамочек своим характером, как Найл! Но я ведь их сын! Почему она меня не любила? Почему ты меня не любишь?! Неужели я настолько ужасен?! Неужели… Я был рожден для того, чтобы моя любовь переросла в ненависть?! Которая может стереть с лица земли весь этот чертов дом?! Ну! Скажи мне!
- Ваша мать… Она Вас любила. Я уверена, любила, просто Вы думали…
- А плевать я хотел, что она меня любила, и как, если я этого не чувствовал! Всю жизнь она говорила мне брать пример с моих братьев. «Лиам такой умный, Луи такой талантливый, Найл такой хороший – почему бы и тебе не стать таким?» А почему бы тебе, мама, не полюбить меня таким, какой я есть?! Неумного, неталантливого, нехорошего, а просто меня, родного меня?! Почему ребенок должен заслужить любовь родителей, если он – ребенок?!
Я увидел, как Эрика робко положила руку на колено Гарри. Тот дернулся, как от ожога, и девушка смиренно убрала руку. О, как ей хотелось сейчас обнять его, приласкать, как заботливая мать и поцелуями выбить из него всю боль и всю черноту, что накопилась за столько лет!
