Я не хочу сейчас замолкнуть, жизнь моя.

Без крика моего как ты найдешь меня?

Что скажет обо мне вернее, жизнь моя?

Я та же, что была когда-то, жизнь моя.

Я не потеряна, не позабыта я.

Приди, приди ко мне под вечер, жизнь моя.

Приди, припомнив песнь, что раньше пела я.

Ты узнаешь ее, скажи мне, жизнь моя?

Ты имя не забыл, которым звал меня?

Что время для меня! Всегда я жду тебя.

Ты не страшись ночей, тумана и дождя.

Приди дорогою, а хочешь -- через луг.

Где б ни был, позови меня, о жизнь моя,

и напрямик иди, иди ко мне, мой друг!

Перевод О.Савича

Профессии

119.

Руки рабочих

Руки твердые похожи

на моллюсков оголенных;

цвета перегноя, цвета

саламандры опаленной,

руки чуткие взлетают

или никнут утомленно.

Месят глину, тешут камни,

разрыхляют почву сада,

медно-красны в белом хлопке,

треплют лен и гонят стадо,

и никто на них не смотрит,

лишь одна земля им рада.

То на молоты похожи,

то, как заступы, бесстрастны;

сумасшедшие колеса

иногда их рвут на части,

и рука, что уцелела,

узнает вдовы несчастье.

Слышу, как стучат кувалдой,

вижу -- у печей пылают,

и летят над наковальней,

и зерно перебирают.

Я их видела на шахтах,

в голубых каменоломнях,

за меня гребли на лодках

по воде коварной, темной,

гроб мне сделают по мерке,

хоть меня и не припомнят...

Каждым летом ткут холстину

свежую, как вздох прибоя,

и прядут они и чешут хлопок,

шерсть -- добро чужое,

и поют потом в одеждах

у ребенка и героя.

Засыпают в ранах, в шрамах,

испещренные металлом.

Свет созвездий в окна льется,

чтобы силу дать усталым.

Но во сне копать и строить,

мыть и сеять продолжают;

и Христос берет их руки

и к груди их прижимает.

Перевод О.Савича

Странствия

120. Двери

Много я гримас видала,

в том числе -- дверей гримасы.

Долго я на них смотрела:

голые, как кость без мяса,

мне показывали спину

цвета волка и лисицы.

Стоило ли двери делать,

чтоб в плену у них томиться?

Дом с закрытыми дверями -

плод, покрытый скорлупою;

дом не делится с дорогой

внутреннею теплотою;

двери учат нашу песню

от прохожих запираться,

к радости не приглашают,

выпустить ее боятся.

Молодыми не бывают,

и старухами родятся.

Двери -- грустные ракушки

без песка и без прилива.

Двери -- грозовая туча

над большой землей счастливой,

прямизной они похожи

на прямые складки смерти,

я склоняюсь перед ними,

как тростник, дрожащий в ветре.

"Нет!" -- они твердят рассвету,

что над ними нежно блещет.

"Нет!" -- твердят морскому ветру,

что над ними рукоплещет,

и дыханью свежих сосен,

и реке, что рядом блещет.

И, как древняя Кассандра,

не спасут, хотя все знают:

потому вошла свободно

в дверь судьба моя больная.

Я стучу, и вот как будто

ловит дверь меня на слове,

а просвет, сухой и жадный,

словно шпага наготове,

и взлетают створки, словно

настороженные брови.

Я вхожу и будто пятна

на лице своем скрываю;

что мой дом, как плод невскрытый,

мне готовит, я не знаю

и гадаю: избавленье

ждет меня иль гибель злая.

Я хочу уйти, оставить

все, что землю закрывает,

горизонт, что от печали,

как газели, умирает,

и людские двери -- втулки

бочек, где вода -- чужая;

чтоб руками не касаться

их ключей, холодно-жгучих,

звона их вовек не слышать,

он как треск змеи гремучей.

Я в последний раз оставлю

двери за собой без стона,

и умчусь я, торжествуя,

птицею освобожденной

следом за родной толпою

мертвецов моих бессонных.

Наверху они, конечно,

не разделены дверями,

не оскорблены стенами,

слово раненый -- бинтами.

В вечном свете, как при жизни,

будут ласковы со мною.

Вместе запоем мы песню

между небом и землею.

Этой песней дверь за дверью

расшатаем, словно ветер.

Выйдут люди в мир открытый,

как проснувшиеся дети,

услыхав, как злые двери

падают на целом свете.

Перевод О.Савича

Время

121. Ночь

Растушеваны отроги,

Стадо тянется с полей.

Скрылось солнце у дороги

в красной кузнице своей.

Хутор спрятался в тумане,

сад растаял и поник.

И вершина перед нами

в темноту зарыла крик.

Существа теряют имя,

соскользнув в небытие,

и торопимся за ними

ты и я, дитя мое.

Перевод Н.Ванханен

Эпилог

122. Последнее дерево

Лист аканта, милый греку,

одинокое растенье,

что дается человеку

в светлый час его рожденья,

бороздит узором ткани, б

ередит людские страсти

остров крови в океане

со щепоткой царской власти

положу легко и щедро,

подводя свои итоги,

в ноги дуба или кедра

на краю пути-дороги,

чтоб в грядущем не кормили,

чем сыта я в мире этом,

чтобы зелень в полной силе,

вся пронизанная светом,

чтоб во сне ли, наяву ли,

откровенно, потаенно,

на бегу ли, на плаву ли

вместо крова дали крону.

Чтоб прибежищем последним

стало дерево навеки

всем моим речистым бредням,

тишине, сдавившей веки.

Одиночество с собою,

одиночество с другими,

прах и небо голубое,

луч, вобравший Божье имя,

все возьми себе по праву,

что в душе моей таится:

ветра вольную забаву

и подземную криницу.

От тебя укрыться нечем:

веешь ладаном над нами,

ангел мой, зовущий к встречам,

помавающий ветвями!

Может, рядом та поляна,

где стоишь себе на воле,

безответно, безымянно,

как слепой ребенок в поле?

Может, радостен и светел,

ангел дерева большого,

ты давно меня приветил,

не сказав про то ни слова,

И, счастливой и влюбленной,

эти песни распеваю

под твоей зеленой кроной,

знать не зная, что мертва я!

Перевод Н.Ванханен

Из книги "Поэма о Чили"

123. Долина Эльки

Мне надо сойти в Долину,

туда, где за темной листвой

зеленая завязь инжира

подернулась синевой,

проведать своих -- не важно,

кто мертвый, а кто живой.