Атеист медленно перевернул обложку, на первом листе вклеена фотография типичного зомбака – мужик в разодранном на лоскуты спортивном костюме, изрядно залитом кровью, на правой щеке свесился лохмот мяса, обнажив золотые зубы. Под фотографией что-то написано, строчек пять, но почерк, хуже, чем у врачей, да ещё с пьяных глаз не разобрать. Седой прокомментировал:

– Первая стадия зараженных. Пустыши. Знаешь, почему пустыши?

– Нет.

– Попадая сюда, мы все без исключения заражаемся вирусом. Большинство становится мертвяками, лишь мизер остаётся в добром уме и здравии. Но вирус не лечится, не выводится никак. И чтоб он не развился дальше, нам, иммунным, нужно пить тот самый живчик, что ты из фляжки хлебал. А делается это пойло из споранов, что добываются только из зараженных. Причём не таких дохлячков как этот на картинке, а…

– Что? Эту бодягу из трупаков делают?

– Не трупаков, а споранов из спорового мешка на затылке у твари.

– Дак один хрен!

– Да ладно тебе. Когда ломка без живчика начнётся, ты этого трупака готов будешь в задницу расцеловать, так что не надо нос морщить. На чем я остановился? – Седой нахмурил лоб, соображая, наконец хлопнул по колену. – Так вот, из этих мертвяков развиваются твари покруче, сначала пустыши, затем споровики, ты листай тетрадку, листай, там, правда, дохлые твари сфотаны, они знаешь ли не очень любят стоять спокойно на месте. Так вот споровики – наш основной источник сырья для живчика. Эти ребята мутируют уже посерьезнее, становятся сильнее, зубастее, когти отращивают такие, что металл рвут, броней обрастают, вроде костяная, а хрен пробьешь.

Атеист медленно перелистывал, на фотографиях уроды, один страшнее другого, не дай бог такого повстречать. «Ого, топтун какой-то, ну и видок. Я такого ужаса и в кино не видел.» – Слушай, Атеист! По ходу, тут без ещё одной бутылки точно не разобраться, да?

– А есть?

– Да как тебе сказать, нету, но есть одно местечко, где у меня заныкан ящик, Калач забодал со своим сухим законом, приходится соблюдать конспирацию. В общем, километра два отсюда хуторок есть, домов пять, они там уж скоро завалятся от старости, так я там тайничок устроил. Сгоняем?

– На чем?

– На вертолете, млять! Пешочком, конечно, шуметь в этих местах – хреновая идея. Прогуляемся туда-обратно!

– А не опасно?

– Чего?! – Седой вскочил, опрокинув табурет. – Если опасности боишься, так тебе тут недолго удастся протянуть, сынок!

Атеист поднялся с лежака, Седой качнулся вперед, спросил, обдав облаком едкого перегара, пальцем ткнув собеседника в грудь:

– Ты… русский?

Атеист, качаясь как лист на ветру, кивнул:

– Русский!

– Ну, а хрена ты тогда ломаешься?! Пошли!

Жалобно звякнула дверь, Атеисту показалось, что с размаху нырнул в темный ледяной омут, после душного подвала чересчур прохладно. Темнота абсолютная, словно остался без глаз. Седой же пошагал куда-то уверенно, так, словно на дворе ясный солнечный день. Атеист поплелся следом, ориентируясь больше на звук шагов, беспрерывно спотыкаясь, цепляясь за ветки. Глаза понемногу привыкли, впереди все чётче вырисовывается горбатый силуэт. Шаги, кто-то идёт навстречу, но Седой и не думал сворачивать.

– Кто идёт?

– Кому надо, тот и идёт! Салага, ты что ль на посту?

Из темноты вновь раздался голос, явно старается говорить суровее, но получается так себе:

– Седой, ты чего бродишь? Чего не спится?

Тот обернулся к Атеисту, ткнул кулаком в бок:

– А чего бы нам правда не спиться, гы?!

Атеист разглядел наконец часового – мальчишка в мешковато сидящем камуфляже, в руках мёртвой хваткой держит калаш, как бы не пальнул с перепугу, Атеист шагнул в сторону, уходя с линии огня – мало ли. Тут псих на психе, людей режут пачками, так что лишняя осторожность – не лишняя. Юнец тем временем пытался отправить Седого восвояси, но того переубедить уже невозможно. Из темноты возник ещё один силуэт, рявкнул, как пес:

– Что за херня здесь? Почему шумим?

Часовой радостно залепетал, по голосу – так сейчас заплачет:

– Ахмед, тут Седой с задержанным за периметр собрался!

Седой хмыкнул:

– Ты ещё слезу пусти, салага!

Ахмед, уже тише и спокойнее:

– Седой, ну че за беспредел? Ты ж знаешь порядок – ночью без разрешения за периметр ни ногой. Ты хочешь, чтоб у тебя и у меня проблемы были? Куда намылился?

– За водкой, конечно! Заначка у меня осталась, щас с Атеистом сгоняем по-бырому, так что кипишь не поднимай, и сосунка этого успокой. С какого детсада взяли-то его?

– Седой! Какая нахрен водка, ты что – совсем с катушек съехал? Да Калач…

– Да в задницу твоего Калача вместе с его приказами и правилами. – Седой выпрямил грудь, сразу стал выше ростом, замахал руками. – Или тебе напомнить, как этот Калач бросил вас там у Синей речки? Как он там потом сказал красиво – не счел целесообразным рисковать операцией из-за двух дозорных! Напомнить, кто задницу твою из горящего бэтэра выдернул под носом у внешников, кто тебя, чурку немытую, пятнадцать кэмэ на своём горбу пер на базу, куда грёбаный твой Калач со своими спецами вперёд всех примчался? И теперь ты же ещё мне говоришь, что я должен исполнять команды этого чмыря? – Седой разбушевался, орал на всю округу.

– Да тише ты, Седой! – Ахмед скривился, словно хлебнул лимонного сока. – Я помню, помню, но сам пойми – контракт есть контракт, вот кончится – вместе нажремся и всех этих спецов отмудохаем. А сейчас нельзя, тебе-то что, ты и так на Запад ни ногой, а я хочу осесть где-нибудь в более-менее нормальном стабе. Устал я от этой резни, устал как собака. – Ахмед тяжело вздохнул, Атеисту даже стало жаль мужика, сам за один день такого повидал, что охота забиться куда-нибудь в нору и носа не высовывать. А он тут явно не первые сутки…

– Короче, Ахмед, мы пошли?

– А этого куда потащил?

Седой ухмыльнулся:

– А он теперь крестник мой, учу уму-разуму!

– Ох, Седой! Нарвешься ты на ровном месте.

Тот лишь махнул рукой:

– Напугал ежа задницей!

– Давай, только быстро!

– Одна нога здесь, другая там. Что это – правильно – мина, гы!

– Типун тебе на язык, вали уже! – И повернувшись к часовому, сурово приказал – Калачу чтоб ни слова, понял?

Тот лишь закивал головой, с тревогой косясь в темноту, что поглотила силуэты Седого с Атеистом.

Калач оторвал голову от свернутой куртки, служившей заменой подушки. Вроде орет кто-то, прислушался, сердце забилось с тревогой – неужели напали? Да нет, тишина, часовые не стреляют, не могли ж их всех перерезать без шума. Откуда только Центр насобирал этих недоумков, наемнички, мать их. Только и годны водку жрать, да по свежакам ништяки тырить. Надо всё-таки проверить, что там. Со вздохом поднялся, никакого покоя, тихонько вышел из длинного сарая, что служил казармой для десяти бойцов спецназа и Зены с Калачом. Вот их ребята действительно пашут, как кони, операции одна за другой, внешники что-то активизировались не на шутку. Прошёл мимо «комнаты» Зены, ребята постарались – отгородили угол для командирши. Несмотря на поздний час из-под занавеса над входом пробивается полоска света. Не спит что ли? Осторожно сдвинул занавеску, заглянул внутрь. Зена сидит с задумчивым видом, обхватила ладонями кружку, словно греет замерзшие руки.

– Не спишь?

Девушка вздрогнула, резко обернулась к двери, правая рука метнулась к покоившемуся на столе пистолету. Калач вошёл, шутливо поднял руки:

– Сдаюсь! Прости, напугал.

Зена скупо улыбнулась, поставила кружку на стол, рука потянулась поправить волосы. Женщина и на войне остаётся женщиной.

– Да подремала чуток… Предчувствие у меня нехорошее, в чем-то мы прокололись. Не смотри так на меня, но вот чувствую я нутром – что-то здесь не так. Как будто упустили из виду что-то важное.

– Да брось, операция прошла как по маслу, муры пикнуть не успели. – Калач плюхнулся на табурет напротив. – Патруль скатался, как обычно до Площадки, и вернулся. Что не так-то? Взяли грамотно, без шума и пыли.