Было уже девять часов. Я выпил два стакана чаю, поел немного хлеба с сыром и подумывал уже о том, чтобы раздеть-ся и лечь в постель, но две подушки, положенные рядом в изголовье, продолжали занимать мои мысли. С какой стати понадобилось матери Огана положить мне вместо одной по-душки две и еще рядышком? Да еще постелила мне постель на широкой двуспальной кровати? Еще больше удивляло меня то, что женщина порой подходила к этой кровати, поправляла на ней одеяло, приглаживала подушки, положенные рядом, улыбалась мне и подходила к дочери, пытаясь разбудить ее.

Наконец я сказал женщине, что она свободна от забот о нас, и может идти спать, оставив в комнате стакан воды.

Сказав это, я подошел к своей кровати, взял и отложил в сторону одну из подушек и начал было раздеваться.

Странное дело! На одну минуту я как-то отвлекся и вдруг вижу, снова на моей постели две подушки рядом, а армянка стоит в дверях и с улыбкой, даже игриво, смотрит на погружен-ную в глубокий сон мою дочь.

Вот тебе раз! Боже мой, почему эта женщина не идет себе спать? Ведь только что, выходя во двор, я видел, как спит и Оган, спит и старая его бабушка. Так почему же не идет спать эта женщина? Положим, это ее личное дело, спать или не спать, но зачем она так настойчиво кладет мне две подушки рядом? Разве я не один? Кто же будет спать рядом со мной и для кого женщина кладет вторую подушку и кто еще тут име-ется, кроме меня? Только моя дочь, но и по армянским и по на-шим обычаям не принято, чтобы дочь спала с отцом в одной постели. А кроме дочери тут никого нет, разве что сама хозяй-ка. Но не будет же она ложиться со мной!

Женщина ушла, но дверь не закрыла. Откровенно говоря, я не понимал намерений женщины.

Я далеко был от мысли подозревать ее в чем-либо. Судя по квартире и по живущей в ней семье, женщина ничуть не была похожа на продажную или на женщину легкого поведения, спо-собную влюбиться в такого, как я, пятидесятивосьмилетнего мужчину. Так кто же будет спать со мной в этой постели с двумя положенными рядом подушками?

Признаюсь, когда женщина, прикрыв головным платком нижнюю часть лица, остановилась в дверях и стала с игривой улыбкой глядеть на мою дочь, в душу мою закралось сомнение.

Это правда, среди армянок я очень мало встречал легкомыс-ленных женщин, но как можно поручиться? В жизни с чем только не встретишься! Но говоря по совести, я вовсе не был подготовлен к такого рода или, точнее говоря, к любого рода любовным похождениям: если бы против всякого ожидания мать Огана решилась прийти ко мне, я готовился просить у нее извинения по ряду причин: во-первых, я человек женатый; во-вторых, женщина, впервые мне встретившаяся, как бы привле-кательна ни была ее внешность, должна быть известна мне и по своим нравственным качествам; наконец в-третьих, посколь-ку мне уже стукнуло пятьдесят восемь лет, то подобные вещи не могут уже доставить мне большое удовольствие.

Между тем, сон одолевал меня, потому что с дороги я очень устал. Не знаю, откуда появилась у меня такая смелость, но я плотно закрыл дверь и, заметив на ней довольно внушительный крючок, накрепко зацепил его за кольцо. Потом разделся и лег спать.

Наутро к девяти часам я отвел дочь в педагогический тех-никум, а к одиннадцати часам Оган принес мне с автобусной станции билет на автобус. Я решил поехать в Нуху и несколько дней провести там. Я попрощался с хозяевами, расплатился за комнату и вышел на улицу.

Оган поднял мой чемодан и пошел рядом.

Я посмотрел на мальчика и вспомнил о его матери. Две по-душки, положенные рядом, снова начали занимать мои мысли.

Через каких-нибудь десять-двадцать минут я расстанусь и с Оганом, как расстался с его бабушкой и матерью. И кто знает, увидимся ли мы еще или нет. Следовательно, если я решу за-нимавший меня вопрос за оставшиеся минуты, то все будет ясно, а нет, значит, все останется для меня вечной загадкой.

И тут произошло чудо. Будь на моем месте верящие в провидение, наверняка сказали бы, что от сердца к сердцу про-легают невидимые нити; они утверждали бы, что армянскому мальчику было внушено свыше то, что занимало меня. Одним словом, когда мы собирались уже ехать, Оган спросил меня смущенно, очень стесняясь:

- Хозяин, эта девушка, что вы повели сегодня в школу, ваша "харе", или дочь?

Довожу до сведения моих читателей, что я хорошо знаю армянский язык, на котором "харе" означает "невеста", либо "жена".

- А что? - поинтересовался я.

- С мамой мы целое утро спорили, - ответил Оган, - мама говорила, что эта девушка ваша "харе", а я говорил, что "ахчик" - дочь.

При этих словах Огана я, как говорится, прикусил палец и сказал:

- Разве у такого старика может быть такая маленькая "харе"?

Самое поразительное заключалось в том, что слова мои как будто удивили Огана и он ответил коротко:

-   Может!

Я рассмеялся, а армянский мальчик сказал:

- В Закаталах у мусульман старики имеют еще поменьше "харе", чем ваша дочь. Ей-богу!..

Когда я садился в автобус, отчего-то у меня стало неспо-койно на сердце. Я вспомнил о двух подушках, положенных рядом, и перед глазами ожила вчерашняя армянка. Пристраи-вая в моем изголовье две подушки рядышком, мать Огана ду-мала, а может, думает и сейчас, что тринадцатилетняя девоч-ка - моя жена. И готовила нам постель, чтобы мы спали в ней вместе, в обнимку.

Я не знал, как поступить. Думал отозвать Огана в сторону и поручить передать матери, но отказался от этой мысли.

Гудок автобуса отвлек меня от раздумий. Я подал руку Огану и сел на свое место в автобус. И опять мне захотелось подозвать Огана и потихоньку сказать ему, что стыдно дочь старого человека принимать за его жену, но это мне не удалось, потому что пока я думал об этом, автобус уже двинулся, и меж-ду мной и Оганом легло расстояние в двадцать-тридцать шагов.

Долго я ехал в тяжелом настроении.

Значит, армянка приняла меня и мою дочь за мужа и жену, потому что среди мусульман Закатал много таких мужей и жен!

Стыдно!

1927