– Думаю, дело в другом, – сказал я и показал Майклу бумажку, найденную в машине Стефани.

– Что это? – спросил Майкл.

– Записка, написана рукой Стефани. Она упоминает театральный фестиваль в Орфеа и добавляет, что хочет с вами об этом поговорить. Что вам известно такого, о чем вы нам не сказали, Майкл?

Майкл вздохнул:

– Я ей обещал никому не говорить… Я слово дал.

– Майкл, – заметил я, – по-моему, вы не сознаете всей серьезности ситуации.

– Это вы не сознаете, – возразил он. – Возможно, у Стефани есть веская причина, почему она решила на время исчезнуть. А вы переполошили жителей и все портите.

– Веская причина? – поперхнулся я.

– Может, она знала, что ей грозит опасность, и решила скрыться. А вы поставили на уши всю округу и подводите ее под удар. Вы даже представить не можете, какое серьезное расследование она ведет; не исключено, что в этот момент ее ищет как раз тот, от кого она прячется.

– Вы хотите сказать – полицейский?

– Не исключено. Она все время темнила. Я ее несколько раз просил рассказать подробнее, но она так и не призналась, в чем дело.

– Очень похоже на Стефани, она на днях и со мной так себя вела, – вздохнул я. – Но как это связано с театральным фестивалем?

В редакции не было ни души, да и дверь кабинета закрыта, но Майкл еще понизил голос, словно боялся, что кто-нибудь его услышит:

– Стефани считала, что на фестивале что-то затевается. Ей надо было расспросить волонтеров, но так, чтобы никто ничего не заподозрил. Я ей предложил сделать цикл статей для газеты. Идеальное прикрытие.

– Под видом интервью? – удивился я.

– Не совсем под видом, мы же их потом печатали… Я вам уже говорил, у газеты финансовые трудности, а Стефани меня уверяла, что, когда результаты ее расследования будут опубликованы, деньги в кассу потекут рекой. “Когда мы это опубликуем, газету будут рвать из рук”, сказала она мне однажды.

Вернувшись в кабинет Анны, мы наконец связались с бывшим патроном Стефани, главным редактором “Нью-Йорк литерари ревью” Стивеном Бергдорфом. Он жил в Бруклине. Анна позвонила ему и включила в телефоне громкую связь, чтобы я тоже слышал разговор.

– Бедняжка Стефани, – расстроился Стивен Бергдорф, когда Анна ввела его в курс дела. – Надеюсь, с ней не случилось ничего серьезного. Она очень умная, отличный журналист и пишет бойко. Такая милая, со всеми так приветлива… Не тот человек, чтобы нажить себе врагов и вообще неприятности.

– Если мои сведения верны, прошлой осенью вы ее уволили.

– Это точно. Просто от сердца оторвал, она такая блестящая девушка. Но летом бюджет журнала сократился, подписка резко упала. Мне ничего не оставалось, как экономить, пришлось с ней расстаться.

– Как она отнеслась к увольнению?

– Как вы догадываетесь, без особого восторга. Но мы остались в добрых отношениях. Я ей даже писал в декабре, спрашивал, как дела. Она сказала, что работает для “Орфеа кроникл” и ей там очень нравится. Я был за нее рад, хоть и слегка удивился.

– Удивился?

– Такая девушка, как Стефани Мейлер, – это уровень “Нью-Йорк таймс”, – пояснил Бергдорф. – Что ей делать в заштатной газетенке?

– Мистер Бергдорф, Стефани после увольнения приезжала в редакцию журнала?

– Нет. По крайней мере, насколько я знаю. Почему вы спрашиваете?

– Потому что, по нашим данным, ее машина в последние месяцы часто была запаркована у вашего здания.

В редакции “Нью-Йорк литерари ревью” в воскресный день было безлюдно. Повесив трубку, Стивен Бергдорф долго сидел в растерянности.

– Что стряслось, Стиви? – спросила двадцатипятилетняя Элис. Она сидела в его кабинете на диване и красила ногти красным лаком.

– Звонили из полиции. Стефани Мейлер пропала.

– Стефани? Она была дура набитая.

– Что значит “была”? – встревожился Стивен. – Ты что-то знаешь?

– Да нет, я сказала “была”, потому что после отъезда ни разу ее не видела. Ты прав, она наверняка и сейчас дура.

Бергдорф поднялся из-за стола и в задумчивости уставился в окно.

– Стиви, котик, – нахмурилась Элис, – ты же не будешь угрызаться?

– Если бы ты меня не заставила ее уволить…

– Не начинай, Стиви! Ты сделал то, что должен был сделать.

– Ты с ней после отъезда не общалась?

– Ну, может, по телефону говорила. Что это меняет?

– Господи, Элис, ты же только что сказала, что больше ее не видела!..

– Я и не видела. Но по телефону говорила. Один раз. Две недели назад.

– Ты еще скажи, что сама ей звонила, чтобы поиздеваться! Она знает, почему ее на самом деле уволили?

– Нет.

– Откуда такая уверенность?

– Потому что это она мне позвонила, за советом. Беспокойная такая. Говорит: “Мне надо охмурить одного мужика”. А я ей: “Да запросто: ты у него сосешь, обещаешь дать, а он тебе взамен клянется в верности до гроба”.

– Интересно, про что шла речь. Наверно, надо было сообщить в полицию.

– Никакой полиции… А теперь будь паинькой и замолчи.

– Но…

– Не серди меня, Стиви! Ты знаешь, что бывает, когда ты меня нервируешь. У тебя есть рубашка на смену? А то эта вся жеваная. Давай прихорашивайся, я хочу вечером куда-нибудь пойти.

– Я сегодня не могу, я…

– А я сказала, что хочу куда-нибудь пойти!

Бергдорф понуро вышел из кабинета и поплелся налить себе кофе. Позвонил жене, сказал, что ему нужно срочно доделывать номер и к ужину он не приедет. Нажав на отбой, он закрыл лицо руками. Как он до такого докатился? Как так вышло, что он на шестом десятке связался с этой девчонкой?

Мы с Анной не сомневались, что деньги, обнаруженные у Стефани, – это один из ключей к расследованию. Откуда у нее дома взялись эти 10 тысяч долларов наличными? Стефани зарабатывала полторы тысячи в месяц; после оплаты жилья и страховки, расходов на машину и еду у нее должно было оставаться всего ничего. Если это личные сбережения, то они бы скорее лежали на счете в банке.

Всю вторую половину дня мы расспрашивали родителей Стефани и ее друзей на предмет этих денег, но так ничего и не выяснили. Родители утверждали, что дочь всегда полагалась только на себя. Получила стипендию на учебу в университете, а потом жила на зарплату. Друзья говорили, что Стефани под конец месяца часто сидела на мели. Они плохо себе представляли, как она могла что-то откладывать.

Уезжая из Орфеа, я, вместо того чтобы выехать по Мейн-стрит прямо на 17-е шоссе, а оттуда на автостраду, почти безотчетно завернул в квартал Пенфилд и добрался до Пенфилд-кресент. Миновал скверик и затормозил перед домом, где двадцать лет назад, когда все началось, жил мэр города Гордон.

Там я стоял довольно долго. По дороге домой мне захотелось заехать к Дереку и Дарле. Сам не знаю зачем: то ли повидать Дерека, то ли просто неохота было сидеть одному, а кроме него, у меня никого не было.

К их дому я подъехал ровно в восемь. Постоял под дверью, не решаясь нажать на звонок. Из дома доносились громкие веселые голоса, все семейство ужинало на кухне. По воскресеньям у Дерека ели пиццу.

Я тихонько подошел к окну и стал смотреть, как они ужинают. У Дерека было трое детей, все еще учились в школе. Старший на будущий год собирался поступать в университет. Вдруг кто-то из них меня заметил. Все повернулись к окну и уставились на меня.

Дерек вышел на крыльцо с бумажной салфеткой в руке, дожевывая кусок пиццы.

– Джесси, – удивился он, – ты чего на улице торчишь? Идем, поужинаешь с нами.

– Нет, спасибо. Не так уж я голоден. Слушай, тут в Орфеа какие-то странные дела творятся…

– Джесси, – вздохнул Дерек, – ты еще скажи, что все выходные там просидел!

Я быстро пересказал ему последние события.

– Больше никаких сомнений, – подытожил я. – Стефани нашла что-то новое про то четверное убийство девяносто четвертого года.

– Это только твои предположения, Джесси.