«Ах, если бы мы только знали!» Ничего другого канцлер Германии ответить не мог. Даже когда коллега надавил на Теобальда фон Бетман-Гольвега, тот не смог объяснить, каким образом его действия и действия других европейских государственных деятелей привели к самой разрушительной – на тот момент – войне в истории. Когда бойня Великой войны окончательно завершилась в 1918 году, ключевые международные игроки лишились всего, за что сражались: Австро-Венгерская империя распалась, немецкий кайзер отрекся от престола, русского царя свергли, Франция продолжала кровоточить еще целое поколение, а Великобритания осталась без своих сокровищ и молодежи. Чего ради? Ах, если бы мы только знали.

Фраза Бетман-Гольвега преследовала президента Соединенных Штатов Америки почти полвека спустя. В 1962 году сорокапятилетний Джон Ф. Кеннеди находился на втором году пребывания на своем посту и отчаянно пытался разобраться в обязанностях главнокомандующего. Он сознавал, что одним нажатием пальца может привести в боевое состояние ядерный арсенал, способный уничтожить сотни миллионов человек за считаные минуты. Но чего ради? Лозунги тех лет утверждали, что лучше быть мертвым, чем красным. Кеннеди отверг эту дихотомию, счел ее обманчиво простой фальшивкой. «Наша цель, – как он выразился, – не в том, чтобы обеспечить мир за счет свободы, а в том, чтобы добиться и мира, и свободы». Оставалось понять, как ему и его администрации это сделать.

Отдыхая в семейном поместье на мысе Кейп-Код летом 1962 года, Кеннеди случайно взялся читать «Августовские пушки» – убедительный и достоверный рассказ Барбары Такман о начале войны 1914 года. Такман прослеживала ход мыслей и действия немецкого кайзера Вильгельма и его канцлера Бетман-Гольвега, британского короля Георга и его министра иностранных дел Эдуарда Грея, царя Николая, императора Австро-Венгрии Франца-Иосифа и прочих исторических персон, слепо шагавших к пропасти. По словам Такман, никто из этих людей не понимал, сколь велика грозящая опасность. Никто не желал войны, которая в итоге началась. Выпади им возможность прожить эти дни заново, никто не повторил бы сделанный выбор. Размышляя над собственными обязанностями, Кеннеди пообещал себе, что, случись ему когда-либо очутиться перед выбором в ситуации между катастрофической войной и непрочным миром, он даст истории лучший ответ, чем Бетман-Гольвег.

Кеннеди не подозревал, что ждет его впереди. В октябре 1962 года, всего через два месяца после того, как президент США прочел книгу Такман, советский лидер Никита Хрущев бросил Америке вызов, и началась самая опасная конфронтация в истории человечества. Поводом для кубинского ракетного кризиса послужило обнаружение американской разведкой намерения СССР разместить ядерные ракеты на Кубе, всего в девяноста милях от Флориды. Дипломатические угрозы быстро переросли в американскую блокаду острова, мобилизацию сил США и СССР, а также в реальные боестолкновения с высокими ставками (в том числе над Кубой был сбит американский самолет-разведчик «U-2»). В разгар кризиса, который продлился тринадцать весьма напряженных дней, Кеннеди признался своему брату Роберту, что, по его мнению, шансы на ядерный конфликт составляли «где-то около трех к одному». Последующие разыскания историков не привели к корректировке этой оценки.

Сознавая все опасности своего затруднительного положения, Кеннеди неоднократно делал выбор, который, в чем он отдавал себе отчет, фактически увеличивал риск войны, в том числе атомной. Он решился на открытое противостояние с Хрущевым (вместо стремления разрешить проблему в частном порядке по дипломатическим каналам); недвусмысленно заявил, что Америка требует удаления советских ракет с Кубы (не оставив себе пространства для маневра); пригрозил воздушными ударами для уничтожения ракет (понимая, что это может спровоцировать Советы на агрессию против Западного Берлина); наконец, в предпоследний день кризиса предъявил Хрущеву ограниченный по времени ультиматум (если бы его отклонили, именно США пришлось бы сделать первый выстрел).

В каждом случае Кеннеди осознанно допускал, что дальнейшее развитие событий и действия других людей, не зависящие от его действий, могут привести к ядерным ударам по американским городам, включая и Вашингтон, округ Колумбия (где его семья оставалась на протяжении всего кризиса). Скажем, когда Кеннеди повысил уровень готовности американского ядерного арсенала до статуса Defcon 2 [6], Америка тем самым оказалась менее уязвимой для упреждающего советского нападения, но одновременно возросли риски спонтанного нарушения международной безопасности. Согласно этому статусу, немецкие и турецкие пилоты заняли места в кабинах бомбардировщиков НАТО с ядерным оружием на борту, и подлетное время до целей на территории Советского Союза составляло менее двух часов. Поскольку электронные замки на бомбах еще не были изобретены, ничто технологически не мешало отчаянному пилоту принять решение о вылете, направиться к Москве, сбросить на город ядерную бомбу – и начать третью мировую войну.

Ни в коем случае не отмахиваясь от этих «неконтролируемых рисков», Кеннеди и его министр обороны Роберт Макнамара приступили к реализации процедур организационного характера, призванных свести к минимуму случайности и ошибки. Впоследствии историки выявили более десятка поводов для реальной войны, остававшихся вне контроля Кеннеди. Например, американская противолодочная инициатива предусматривала сброс глубинных бомб поблизости от советских подводных лодок, чтобы заставить те всплыть на поверхность; какой-нибудь советский капитан вполне мог поверить в то, что он подвергся нападению, и отдать приказ запустить торпеды с ядерными боеголовками. Или взять другой инцидент: американский самолет-разведчик «U-2» по ошибке [7] пролетел над территорией Советского Союза, напугав Хрущева, который решил, что Вашингтон уточняет координаты для упреждающего ядерного удара. Приведи хоть одно из этих действий к третьей – атомной – мировой войне, смог бы Кеннеди объяснить, как совершенный им выбор этому способствовал? Смог бы он дать лучший ответ на вызов истории, нежели Бетман-Гольвег?

Нагромождение причин и следствий в человеческих делах издавна приводило в замешательство философов, юристов и социологов. Анализируя причины возникновения войн, историки сосредотачиваются преимущественно на ближайших или непосредственных причинах [8]. Так, рассуждая о Первой мировой войне, они непременно вспоминают убийство эрцгерцога Франца-Фердинанда Габсбурга и решение царя Николая II объявить в России всеобщую мобилизацию. Обернись войной Карибский ракетный кризис, здесь основными причинами могли бы стать решение советского капитана подводной лодки запустить торпеды, не дожидаясь потопления лодки, или спонтанное решение турецкого летчика сбросить атомную бомбу на Москву. Разумеется, подобные причины войн безусловно важны. Но основоположник исторической науки полагал, что наиболее очевидные причины кровопролития обыкновенно маскируют другие, еще более значимые. Фукидид учит нас, что важнее искр, воспламеняющих войну, структурные факторы, лежащие в ее основе: это условия, при которых события, в иных обстоятельствах контролируемые, способны привести к непредвиденным осложнениям и вызвать поистине невообразимые последствия.

В исторических трудах и обзорах международных отношений чаще прочих цитируется следующая фраза древнегреческого историка Фукидида: «Именно возвышение Афин и страх, который это возвышение внушало Спарте, сделали войну неизбежной».

Фукидид писал о Пелопоннесской войне, в которую оказалась вовлечена его родина, город-государство Афины, в пятом столетии до нашей эры и которая постепенно охватила почти всю Древнюю Грецию. Ему самому довелось повоевать, и он пристально наблюдал за тем, как Афины бросают вызов господствующей греческой силе того времени, военизированному городу-государству Спарте. На его глазах разворачивались боевые действия между двумя полисами, и он подробно рассказывал об ужасах и жертвах сражений. Фукидид не дожил до горького финала, когда ослабленная Спарта все же одолела Афины, но, пожалуй, это и к лучшему.