– Нет, лучше все-таки его взять. А уж потом ты его обработаешь, Дафф. Что-что, а это ты умеешь.

– Ты уверен?

– Мы не можем позволить, чтобы люди говорили, что мы не прижали этого парня к стенке как следует.

Мои слова прозвучали фальшиво, и на лице Даффи промелькнуло сомнение. Мы всегда придерживались железного правила действовать без оглядки на то, как наши действия могут выглядеть и что могут подумать люди. Решения прокурора не должны зависеть от политики.

– Пол, ты же понимаешь, что я имею в виду. Это первый хоть сколько-нибудь годный подозреваемый. Не хочу, чтобы он соскочил, потому что мы сидели сложа руки.

– Хорошо.

Даффи отклонился на спинку стула. Рабочий разговор был окончен, и ему хотелось загладить эту небольшую шероховатость между нами.

– Как Джейкоб сегодня пошел в школу?

– Да совершенно нормально. Джейка ничего не беспокоит. Чего нельзя сказать о Лори.

– Что, немного переживает?

– Немного? Помнишь, как в «Челюстях» Рой Шайдер гонит своих детей в океан, чтобы продемонстрировать всем, что купаться безопасно?

– Ты хочешь сказать, что твоя жена была похожа на Роя Шайдера?

– Выражением лица.

– А ты не волновался? Брось, зуб даю, ты сам тоже был похож на Роя Шайдера.

– Ну нет, я был вылитый Роберт Шоу.

– Если я правильно помню, для него все закончилось не слишком хорошо.

– И для акулы тоже. Это все, что имеет значение, Дафф. А теперь вези сюда твоего Патца.

– Энди, меня это все слегка напрягает, – заявила Линн Канаван.

Я не сразу понял, о чем она говорит. У меня даже на миг промелькнула мысль, что она шутит. Когда мы были моложе, она любила розыгрыши, и я не раз попадался, воспринимая всерьез какое-нибудь ее замечание, которое оказывалось шуткой. Потом я осознал, что Линн вполне серьезна. Ну, или кажется таковой. В последнее время я не всегда мог ее понять.

В то утро мы находились в ее большом угловом кабинете втроем: окружной прокурор Канаван, Нил Лоджудис и я. Мы сидели за круглым столом, в центре которого стояла пустая коробка из-под пончиков из «Данкин Донатс», оставшаяся с утреннего совещания. В кабинете сделали неплохой ремонт, стены обили деревом. Окна выходили на Ист-Кембридж. Однако и здесь тоже сквозил неистребимый канцелярский дух, что и во всем остальном здании. Тот же самый сливово-фиолетовый ковролин поверх бетонного пола. Те же пластиковые потолочные панели над головой. Тот же спертый, многократно прогнанный через систему рециркуляции воздух. В общем, по меркам административных кабинетов так себе.

Задумчиво склонив голову набок, Канаван принялась крутить в пальцах ручку:

– Я не знаю. Ты ведешь это дело, и я не очень понимаю, как к этому отношусь. Твой сын ходит в эту школу. Все слишком близко. Меня это слегка напрягает.

– Линн, это напрягает тебя или нашего местного Распутина?

Я кивнул на Лоджудиса.

– Очень смешно, Энди.

– Это напрягает меня, – заверила Канаван.

– Дайте-ка угадаю: Нил хочет это дело себе.

– Нил считает, что могут возникнуть вопросы. И я тоже, если честно. Формально налицо все признаки конфликта интересов. И отмахиваться от этого нельзя.

Отмахиваться от формальностей и впрямь нельзя. Линн Канаван была восходящей звездой политики. С момента ее избрания на должность окружного прокурора два года тому назад все только и говорили о том, на какую должность она будет баллотироваться следующим номером: губернатора, генерального прокурора штата Массачусетс, а может, даже сенатора США? Ей было чуть за сорок, она привлекательна, умна, серьезна и полна амбиций. Мы с ней знали друг друга и работали бок о бок пятнадцать лет. Мы были союзниками. Она назначила меня первым замом в тот же день, когда ее саму избрали окружным прокурором, но я всегда знал, что это ненадолго. Судейская крыса вроде меня в мире большой политики никакой ценности не имеет. Там, куда метила Канаван, мне места не было. Но все это в будущем. Пока же она поджидала благоприятного момента, шлифуя свой имидж, свой «бренд»: серьезный профессионал на страже правопорядка. На камеру она редко улыбалась, редко шутила. Почти не красилась и не носила украшений, волосы стригла коротко и без затей. Старожилы прокуратуры помнили другую Линн Канаван – яркую и харизматичную личность, «своего парня», которая ругалась как сапожник и была способна перепить кого угодно. Избиратели ничего этого не знали, да и возможно, той старой, более естественной Линн уже и не существовало. Наверное, у нее не было другого выбора, кроме как измениться. Ее жизнь превратилась в бесконечную избирательную гонку; едва ли кто-то мог винить ее в том, что она стала той, кем так долго и старательно притворялась. В любом случае всем нам рано или поздно приходится взрослеть и завязывать с детскими глупостями. Жаль, что при этом что-то неизбежно теряется. В процессе превращения Линн из бабочки в серую моль пострадала наша давняя дружба. Из нее исчезло то ощущение близости, взаимного доверия и душевного родства, которое когда-то были между нами. Быть может, она планировала когда-нибудь в будущем назначить меня судьей, чтобы отплатить за все. Но, думаю, мы оба понимали, что наша дружба себя исчерпала. И из-за этого оба испытывали в присутствии друг друга смутную неловкость и легкую печаль, как давние любовники на излете романа.

Как бы то ни было, потенциальный уход Линн Канаван на повышение оставлял позади нее пустоту, а политики боятся пустоты как огня. Когда-то одна мысль о том, что ее место может занять Нил Лоджудис, казалась абсурдной. Теперь же сбрасывать эту возможность со счетов не стоило. Лоджудис явно не видел во мне соперника. Я не раз говорил, что меня должность окружного прокурора не интересует, и это была чистая правда. Последнее, чего мне хотелось, – это публичности, которая к ней прилагалась. И тем не менее для того, чтобы занять этот пост, недостаточно просто победить в кулуарной борьбе. Если Нил хотел стать окружным прокурором, ему необходимо было какое-то настоящее достижение, которое можно предъявить избирателям. Эффектная победа в зале суда. Ему нужен был скальп. И я, кажется, начинал понимать, чей именно.

– Линн, ты забираешь у меня это дело?

– Пока просто спрашиваю тебя, что ты думаешь по этому поводу.

– Мы уже это проходили. Я оставляю дело у себя. Никакой проблемы нет.

– Энди, тут затронуты твои личные интересы. Твоему сыну, вероятно, грозит опасность. Если бы ему не повезло и он оказался в том парке в неудачное время…

– Вы можете быть несколько пристрастны в своих суждениях, – подал голос Лоджудис. – Ну, то есть если быть до конца непредвзятым, если задуматься и посмотреть на этот вопрос объективно.

– Почему я должен быть пристрастен?

– Вы что, нервничаете?

– Нет.

– Энди, вы сердитесь?

– Я похож на человека, который сердится? – осведомился я, чеканя слова.

– Да, похожи. Немного. Ну или на человека, который обороняется. Не стоит, Энди, мы все тут на одной стороне. Послушайте, нервничать в такой ситуации совершенно естественно. Если бы мой сын оказался замешан…

– Нил, ты что, подвергаешь сомнению мою добросовестность? Или мой профессионализм?

– Не то и не другое. Я подвергаю сомнению вашу объективность.

– Линн, он говорит от твоего имени? Ты веришь в этот бред?

Она нахмурилась:

– Если честно, я выдвинула антенны.

– Выдвинула антенны? Что это значит?

– Мне неспокойно.

– Все дело в том, как это выглядит со стороны, – вмешался Лоджудис. – Никто не утверждает, что вы в самом деле…

– Слушай, Нил, отвали, а? Это не твоя забота.

– Прошу прощения?

– Просто дай мне спокойно расследовать мое дело. Плевать я хотел на то, как и что выглядит со стороны. Расследование продвигается медленно, потому что оно медленно продвигается, а не потому, что я его затягиваю. И я не собираюсь поддаваться нажиму и предъявлять обвинение кому попало только ради того, чтобы в чьих-то глазах это хорошо выглядело. Я думал, уж этому-то я тебя научил.