...Шериф Уиллер как раз собирался выйти из дома, когда в кухне зазвонил телефон. Он остановился на пороге, ожидая, пока Кора снимет трубку. - Гарри, - услышал он ее голос, - ты уже ушел? Он вернулся в кухню и взял трубку у нее из рук. - Я слушаю. - Гарри, это я, Том Полтер, - услышал он голос старого почтмейстера. - Ты знаешь, пришли эти письма. - Очень хорошо, - ответил шериф и повесил трубку. - Что, письма? - спросила его жена. Уиллер кивнул. - Ox, - прошептала она так тихо, что он едва расслышал. Двадцать минут спустя Уиллер уже входил в здание почты. Из-за деревянного барьера Полтер протянул ему три конверта. - Швейцария, - сказал шериф, разглядывая штемпель. - А вот это из Стокгольма и Гейдельберга. - Целая куча, - откликнулся Полтер. - Как всегда. Приходят в тридцатых числах каждого месяца. - Очевидно, мы не имеем права их вскрывать? - спросил Уиллер. - Я бы рад, Гарри. Но закон есть закон. Ты-то это знаешь. Я должен отправить их обратно нераспечатанными. Таковы правила. - Ладно. - Уиллер вынул записную книжку и списал адреса отправителей. Затем он вернул конверты Полтеру. - Спасибо.

Около двух часов дня шериф вернулся домой. Его жена сидела с Паулем наверху в гостиной. На лице мальчика застыло выражение замешательства. Страх перед ранящими душу звуками выражался на нем. Пауль сидел рядом с Корой на кушетке и, казалось, готов был расплакаться. - О, Пауль! - говорила она в тот момент, когда Уиллер входил в комнату. Руки ее обвились вокруг дрожащего тела ребенка. - В этом нет ничего страшного, милый. Она увидела стоящего на пороге мужа. - Что же они такое сделали с ним? - спросила она с тоской в голосе. Он пожал плечами: - Не знаю. Думаю, что ему все-таки придется пойти в школу. - Но ведь мы не можем отпустить его в школу, пока он вот такой. - Мы вообще не можем никуда его отпустить до тех пор, пока не выясним, в чем тут дело, - ответил Уиллер. - Сегодня вечером я напишу этим людям. Наступило молчание, и мальчик вдруг явственно ощутил волну чувств, поднявшуюся в душе женщины. Он поднял голову и быстро взглянул в ее изменившееся лицо. Страдание. Он почувствовал, как нестерпимая боль льется из ее души, словно кровь из открывшейся раны. И даже тогда, когда они все трое ужинали среди полного молчания, Пауль продолжал ощущать скорбь, идущую к нему от сидящей рядом женщины. Он отчетливо слышал ее безмолвные рыдания. Он сделал усилие, и внезапно перед его внутренним взором отпечатались черты другого мальчика. Потом это незнакомое лицо чуть дрогнуло, затуманилось и стерлось. Теперь он видел совсем другое лицо - его собственное. Словно они двое боролись за место в ее сердце. Все исчезло, как только она начала говорить. Как будто тяжелая глухая стена загородила увиденное. - Мне кажется, ты должен написать им. - Ты же знаешь. Кора, что я собираюсь это сделать, - отозвался Уиллер. Молчание, полное скрытого страдания. Часом позже, когда она укладывала его в постель, он взглянул на нее, и взгляд этот, полный нежности и жалости к ней, заставил Кору быстро отвернуться. И пока не затихли вдали ее шаги, он слышал грусть, которая переполняла ее сердце. Но и потом, в полной тишине уснувшего дома он все еще продолжал улавливать всплески ее тоски, напоминавшие слабое трепетание птичьих крыл. - Что же ты пишешь им? - спросила Кора. Часы в холле пробили семь. Кора с подносом в руках приблизилась к его столу, и ноздри шерифа сейчас же уловили аромат свежесваренного кофе. Он потянулся за чашкой. - Просто изложил ситуацию. О пожаре и о гибели Нильсонов. Спрашиваю, являются ли они родственниками мальчику и есть ли у него вообще родственники? - А вдруг эти родственники окажутся не лучше его родителей? Шериф добавил в кофе сливок. - Кора, пожалуйста, не будем сейчас обсуждать этот вопрос. Я полагаю, что это не наше дело. Бледные губы ее упрямо сжались. - Запуганный ребенок - это все-таки мое дело, - бросила она зло. - Может быть, ты... Она умолкла. Взгляд его выражал безграничное терпение. - Хорошо, - прошептала она, отворачиваясь от него, - ты прав. - Это не наше дело, - повторил шериф. Он не видел, как трясутся ее губы. Знаешь, я думаю, что он так и будет молчать. Что-то вроде боязни теней. Она стремительно обернулась. - Это преступление! - крикнула она. Гнев и любовь переполняли ее душу. - Что же делать, Кора? - он сказал это спокойно. В ту ночь она долго не могла уснуть. Она слышала рядом с собой ровное дыхание мужа, широко открытые ее глаза следили за легким скольжением теней в полумраке комнаты. Одна и та же сцена разыгрывалась в ее воображении. Летний полдень. Резко звенит колокольчик над дверью. За порогом столпились мужчины. Среди них Джон Карпентер с чем-то тяжелым в руках. Это что-то прикрыто одеялом и неподвижно. Лицо Карпентера растерянно. Мертвую тишину нарушает только стук капель, которые стекают с ноши Карпентера и падают на высушенные солнцем доски крыльца. Они начинают говорить, и речь их, медленная, спотыкающаяся, похожа на перебои угасающего человеческого сердца... "Он... купался в озере... миссис Уиллер. И..." Та же самая дрожь, отнимающая дар речи, вновь сотрясла ее тело. Кисти рук побелели, пальцы крепко сжались. Все годы потом были наполнены ожиданием. Ожиданием ребенка, которого подарит ей жизнь. ...К завтраку Кора вышла осунувшейся, под глазами черные тени. С трудом двигаясь по кухне, приготовила мужу завтрак, сварила кофе. Все это она проделала безмолвно и сосредоточенно. Он ушел, поцеловав ее на прощание. Она встала у окна в гостиной и смотрела, как он шагает по тропинке к машине. Потом взгляд ее перешел на три конверта, которые шериф приколол к боковой стенке их почтового ящика. Скоро спустился из своей комнаты Пауль и, войдя в кухню, улыбнулся ей. Она поцеловала его в щеку, молча встала за его стулом, наблюдая, как он пьет апельсиновый сок. Поза, в которой он сидел за столом, манера держать стакан - все это было так похоже... Пока Пауль ел свою кашу, она спустилась к почтовому ящику, забрала три приготовленных письма и заменила их своими собственными. На тот случай, если ее муж спросит почтальона, забирал ли он сегодня у них почту. Потом она сошла по ступенькам в подвал и швырнула письма в горящую печь. Сначала вспыхнуло то, что должно было уйти в Швейцарию. Затем запылали два других. Она помешивала их кочергой до тех пор, пока они окончательно не сгорели, превратившись в черные конфетти, мелькающие среди языков пламени. Проходили недели. И с каждым днем в душе его слабело и исчезало то, что когда-то служило ему так безотказно. - Больше мы не можем ждать от них известий, - сказал шериф. - Он должен пойти в школу, вот и все. - Нет, - возразила она. Он отложил газету и внимательно посмотрел на нее. Она сидела в кресле, не поднимая от вязания глаз. - Что именно ты хочешь сказать этим "нет"? - спросил он с раздражением. Каждый раз, как только я коснусь вопроса о школе, ты говоришь "нет". А почему бы ему не пойти в школу? Кора опустила вязание на колени и, склонив голову, задумчиво разглядывала теперь блестящие спицы. - Я не знаю, - сказала она наконец. - Все это как-то... Она вздохнула. - Нет, я не знаю. - Он пойдет в понедельник, - объявил Гарри. - Но он же так напуган! - вырвалось у нее. - Да, конечно. Но на его месте и ты была бы точно такой. Если бы вокруг тебя все разговаривали, а ты бы не имела понятия, что это такое. Но ему необходимо получить образование, вот и все. - Но он совсем не так уж невежествен, Гарри. Я... я клянусь тебе, он иногда понимает меня. Просто так, без слов. - Каким образом? - Не знаю. Но ведь не были же эти Нильсоны настолько глупыми людьми, чтобы вообще отказаться от идеи чему-то учить ребенка. - Тем не менее, если они чему-то его и обучали, плоды этой учебы никаким образом не обнаруживаются. Единственным результатом разговора было решение, принятое шерифом: пригласить учительницу мисс Эдну Франк, чтобы она могла увидеться с мальчиком и вынести свое беспристрастное решение, как поступать дальше. Мисс Эдне Франк было хорошо известно, что этот ребенок, Пауль Нильсон, получил ужасное, ни с чем не сравнимое воспитание. Однако учительница, строгая и решительная старая дева, не могла позволить себе попасть под влияние этих известных ей фактов. Это не должно было влиять на будущее ребенка. Мальчик нуждается в понимании. Кто-то должен будет взять на себя миссию искоренить вред, причиненный ему жестоким обращением родителей. И для этой цели мисс Франк избрала себя. - Вы знаете, он очень застенчив, - робко сказала Кора, почувствовав неукротимую суровость стоящей перед ней женщины. - Он напуган. Его ведь надо понять. - Его поймут, - торжественно заверила мисс Франк. - Но разрешите взглянуть на мальчика. Пауль вошел в комнату и, подняв голову, посмотрел в лицо учительницы. Одна лишь Кора почувствовала, каким напряженным и оцепенелым сделалось его тело, словно вместо тощей старой девы на нем остановила свой взор и заставила окаменеть сама Медуза Горгона. Улыбаясь, мисс Франк протянула ему руку. - Подойди, дитя, - сказала она, и в тот же момент он вдруг почувствовал, как что-то плотное и тяжелое загораживает от него ясный свет дня. - Подойди же, дорогой, - вмешалась Кора. - Мисс Франк пришла к нам, чтобы помочь тебе. Она чуть подтолкнула вперед мальчика и ясно ощутила, как ужас сотрясает его тело. Снова молчание. Теперь ему казалось, что его вводят в душную, замурованную на века гробницу. Сухие, омертвелые ветры текли ему навстречу, причудливое сплетение ревности и ненависти, порожденное годами разочарований и утраченных надежд. И все вдруг сделалось неясным, подернулось облаком тоскливых воспоминаний. Глаза их встретились вновь, и в эту секунду Пауль понял: женщина догадалась, что он заглянул в ее душу. Тогда она заговорила, и он снова стал самим собой. Он стоял перед ней, чувствуя себя утомленным, ослабевшим. - Я уверена, мы прекрасно договоримся, - сказала она.