Наконец, на торжке остались только женщины, да ещё, видимо, для надзора за ними задержались несколько угрюмых мужиков. Тётки и девки подходили к возку парами или по трое, брали нитки и рукодельный инструмент, расплачивались же некрашеной пряжей или холстом. Железо ценилось дорого, на глазах у Нарока одна из тёток отдала за две иглы пол штуки* небелёного полотна.

С тётками Добрыня управился быстро. Рядом с обозом остался лишь старик, давший знак начинать торг. Убедившись, что все лесовики ушли, он вытащил из заплечного мешка какой-то свёрток, протянул Добрыне, заодно вложив ему в ладонь серебряную монету:

- На вот, передай.

Добрыня понятливо кивнул:

- Сделаем, не сомневайся.

- Ну и добро. Езжай себе с миром, храни тебя Маэль от всякого зла.

Сказав так, старик тоже ушёл по какой-то стёжке. Лес затих, и вскоре уже трудно было поверить, что на полянке у тропы недавно побывало десятка три человек…

Перед тем, как снова тронуться в путь, Торвин вдруг спросила у Нарока, указывая на свой капюшон:

- Приодеться не хочешь?

- Жарень же! - ужаснулся он.

Торвин нахмурилась, однако настаивать не стала. Только проворчала:

- Дело твоё. Я сказала - ты слышал.

Дальше Торвин поехала в голове обоза. Нароку довольно быстро надоело тащиться позади возка. Он подогнал коня и, поравнявшись с Добрыней, решил разбавить дорожную скуку разговором:

- Лисьи Норы - это такой хутор, да?

Добрыня кивнул.

- Странно. Народу, вроде, немало, а домов поблизости нет.

- Оно и понятно, - усмехнулся Добрыня, - Торговлишку здесь числят делом грешным, Небесным Помощникам неугодным. Кто ж станет расчищать торжок возле жилья? А что народу много, так это ж со всего ближнего Занорья понабежало. Там и Барсуки были, и Залешане, и Подкоряжники… Собственно, с самих Лисьих Нор пришёл только Старый Лис да ещё сын его с двумя жёнами, остальные с других хуторов.

- А зачем этот Лис передал тебе свёрток? - встрял в разговор Вольник.

- Подарок для дочки. Любимая она у него была, младшенькая.

Парень удивлённо захлопал глазами.

- Почему была? А сейчас что?

- Да ты, малец, и впрямь из какой-то замшелой дыры вылез, коли ничего не знаешь. Тут такая история приключилась… Лисьи Норы - хутор крепкий, один из самых богатых в Занорье. Лучше них живут одни только Барсуки. Старый Барсук думал с Лисами породниться, и для того сватал за своего сына младшую Лисичку, Онху. Лисы согласие дали, уж по рукам ударили, а Лисичка-то возьми и сбеги с другим. Ей, оказывается, Соколик был мил из Грязнополья, завалящего такого хуторка с самой границы с Рискайской пустошью.

Вольник рассмеялся и звонко хлопнул себя ладонью по коленке:

- Молодец девка!

- Не смешно, - строго сказал ему Добрыня, - Тут не в девке ведь была корысть. С ней в приданное хороший кус шёл, а откуп сулили и того лучше: клин пахотной земли между Стрынью и Ореховым оврагом, на который Лисы уже давно зарились, а Барсуки не уступали.

У Вольника, слушавшего рассказ Добрыни самым внимательным образом, глаза стали, как плошки.

- Это что же получается, они её продали, что ли? За землю? Вот ракшасы! Я б от таких тоже сбежал!

- Сам подумай, что важнее: баловство или благо для всего хутора? Как думаешь, если посулят родителям за твою невесту столько добра, что их хутор враз надолго из нужды выйдет, станет она тебя, песпортошного, ждать? А сам ты? Неужто затеешь перечить отцу, если он велит тебе взять девку, приданное которой сделает тебя хозяином справного хутора?

- Нет, заставлять нельзя! Мы с Камышинкой…

Добрыня посмотрел на парня снисходительно, легонечко толкнул его ладонью в плечо.

- Зелен ты ещё о таких вещах судить. Ну, а Старый Лис - он ведь на то и лис: шум поднимать не стал, спихнул за Барсука другую из своих девчат.

Глаза у Вольника стали ещё больше, хоть прежде казалось, что это уже невозможно.

- А жених куда смотрел? Он что же, не заметил, что ему другую девчонку подсунули?

- Он её до свадьбы ни разу не видал, ни подменную, ни настоящую. Да и какая ему разница? А Старый Лис, конечно, о тех делах молчит молчком, и прочим своим помалкивать наказал. Только сердце ведь не камень, и кровь не водица. Скучает по беглой дочке, но сам, ясное дело, в Грязнополье сходить проведать её не может, только вот так, тайком подарки шлёт…

- Не понимаю. Чего он притворяется, если все вокруг знают правду?

- Ну, как знают… Шепчутся. В глаза-то, конечно, никто ничего сказать не посмеет. Так и кличут жену Молодого Барсука тёткой Онхой, хоть на самом деле она вовсе не Онха, а Марыся.

- Нет, всё равно ничего не понимаю, - пробормотал Вольник себе под нос, спрыгнул с возка, обогнул неспешно плетущегося Каравая и пошёл догонять Торвин. Было видно, что вся эта история неприятно задела и раздосадовала его. А Нарок, рассматривая крепкую, прямую спину Вольника, наблюдая за тем, как легко ступает он по тропе, даже мельком не глядя под босые ноги, вдруг почувствовал неясное беспокойство. Что-то с этим красивым и шустрым парнем было сильно не так. Но что именно? Этого Нарок пока не мог себе объяснить.

Следующая стоянка планировалась в местечке под названием Кустецы. Торговая тропа понемногу удалилась от речного берега, пошла под уклон, и светлый сосновый лес по обочинам сменился колючими зарослями. Лишённые листвы ветки со всех сторон сплелись в затейливое кружево, морочившее глаз и почти не дававшее тени. Око давно скрылось за тучами, но тяжёлая, душная жара и без его помощи превратила воздух в густой кисель. Конские шеи и бока потемнели, на спине Добрыниного зипуна проступило мокрое пятно. Лицо Торвин раскраснелось и блестело капельками пота. Один только Вольник шёл бодро и, похоже, не испытывал никаких неудобств. Добрынину рубаху он давно снял и топал себе в одних полосатых портках, закатав их до колен. Завистливо покосившись на него, Нарок стащил с головы шлем и мокрый от пота подшлемник, взлохматил прилипшие к голове волосы.

- Шлем на уши, - тут же резко рыкнула Торвин.

Нарок со вздохом повиновался, но всё же сказал:

- Я всего-то на чуточку…

В ответ Торвин глянула так, что нудить сразу расхотелось. Ровно как и снимать шлем.

Уже через миг оказалось, что Торвин была права. С куста на рукав Нароку вдруг свалилась восьминогая тварюшка размером с мышь, вся состоящая из панциря и зубастых челюстей. Подскочив от омерзения, он щелчком спровадил гадинку обратно в кусты и осторожно покосился на Торвин: заметила ли? Заметила, конечно, но злорадствовать не стала. И то хорошо.

- Недоросточек, - охотно пояснил Добрыня, - Зубатки к концу суши обычно с поросёнка вымахивают. Но попадаются и вот такие, и даже помельче, навроде клеща… Хотя обычных клещей тут, конечно, тоже с избытком.

Нарок с трудом подавил желание немедленно начать чесаться и дал себе слово на первой же длинной стоянке как следует проверить и волосы, и рубаху изнутри. А может, даже разжиться капюшончиком, как у Торвин. А у Добрыни хмуро спросил, кивая на Вольника:

- Этого-то почему за голые бока ни одна зараза не кусает?

- Потому, что я здесь свой, а ты чужак, - со смехом отозвался сам Вольник.

Добрыня посмотрел на шутника укоризненно и ответил:

- Да потому что дурень. Дурни - они сплошь несъедобные, это даже зубатке понятно.

У Вольника Добрынины слова вызвали только новый приступ хохота.

- А если серьёзно, - добавил Добрыня уже для Нарока, - он же настойкой пижмы натирается. Ты разве не чуешь, как от него пасёт?

В Кустецах народу собралось поменьше, чем у Лисьих Нор, зато именно здесь в маленьком торговом караванчике случилось пополнение: один из пришедших на торжок мужиков возвращался из Занорья домой, на Марь, и попросился пристать к обозу.