- Твоему человеку ещё долго нельзя будет никаких пирогов, - заметила Майви.
- Зато мне можно, хоть прямо сейчас. А, кстати! Хочешь, цветочек взломаем? Там столько силы…
- Ну уж нет! С ракшасьим цветом пусть папа с мамой разбираются! Слушай, давай лучше остановимся и глянем, как там человек?
- Да нормально он там. Я обе раны как следует закрыл.
- А всё же надо посмотреть. Штопаное - не новое. Он, вроде, только что стонал.
Вместе они опустили носилки на землю, заглянули под плащ.
- Вот видишь, - сказала Майви укоризненно, - Ему больно.
- Ну так и дырища какая в брюхе была, - беспечно кивнул Нер. - Я ж тебе не Занор, чтобы в одно касание исправить любую беду.
- Это верно. Из тебя, Нерчик, пока даритель примерно как из водопада умывальник, - хихикнула Майви, - Одаришь - мало не покажется.
- Я хотя бы попытался. А эти… Не смей, видите ли, чужого человека трогать! А сами? Фу вообще, до чего бедняга дошёл в их уделе: грязный, уставший, голодный, да ещё и весь расстроенный! Как так можно? Вот я бы за ним как следует присматривал и не позволил бы всяким ракшасам…
- Нерчик, - укоризненно произнесла Майви, кивая на их подопечного. Нер умолк, посерьёзнел, прикрыл ладонью свежий шрам на животе человека и замер неподвижно. Через некоторое время раненный успокоился и задремал, а земля вокруг него, несмотря на глубокую сушь, зазеленела молодыми проростками травы.
Обоз вошёл в Нерские ворота в сумерках, вместе с первыми каплями дождя. Старший поста начал было ворчать на Торвин из-за задержки, но, увидев лошадь второго патрульного с пустым седлом и свёрток в возке, сразу примолк и впустил торговца в посад без предписанного уставом досмотра.
Едва они миновали привратную площадь, Торвин надела плащ, поглубже натянув капюшон и тем самым ясно дав понять, что служба её закончена. Им с Добрыней ещё предстояло вместе проехать по Малой Конной Тропе до Хребтецкого посада, но каждый из них погрузился в свои мысли, а дождь задёрнул между ними серый полог. Уже в полной темноте и под проливным дождём они расстались у внутренних ворот Хребтецкой крепостицы, без единого слова, просто поблагодарив друг друга коротким кивком. Каждого из них ждали свои хлопоты и дела, среди которых не было места случайным попутчиками. Торвин предстояла тягостная процедура опознания и освидетельствования тела Нарока, сдача его и головы убитого ракшаса гарнизонному целителю, написание рапортов о причинах стычки и предпринятых действиях, проверка целителем её собственного состояния… Добрыня же всей душой спешил домой.
Только глубокой ночью он въехал в широко распахнутые ворота своего подворья в Срединном посаде. Двое парней бегом метнулись затворять за ним, ещё один принял под узцы Каравая, чтоб увести того на конюшню: старого трудягу ждала сухая подстилка, попона и сытный корм. А Добрыня, едва кивнув слугам, поднялся на высокое резное крыльцо. В сенях он, не глядя, уронил на пол насквозь мокрый плащ и ветхий зипунишко, а уже в горнице стянул и залатанную рубаху. Чернавушка с поклоном подала ему сухую и чистую одёжу, помогла снять лапти. Вскоре в светёлку поднялся уже не оборванный и жалкий лесной торгаш, а солидный, добротно одетый хозяин богатого дома, большак, безраздельный владыка всех душ, населяющих этот хутор внутри посадских стен. Его ждал и накрытый стол, и шкалик домашней самобульки, и почтительные поклоны домочадцев…
- Здорово, мать, - притворно строго обратился он к жене, низенькой, пухленькой старушке, по-тормальски закутанной в платок поверх двурогой кики (только кика её, в отличие от уборов лесных тёток, была богато украшена золотой канителью, и покрывал её не рогожный плат, а дорогая шёлковая шаль), - Сказывай, каково без меня управлялась? Всё ль в хозяйстве ладно?
- В хозяйстве-то порядок, - отозвалась тётка Ветла с приличиствующим случаю смирением, - Сама вот только едва очи не выплакала, тебя дожидаючись.
- Не журись, голубка, - сказал Добрыня уже много мягче, - Этл не выдаст, ракшас не съест. Что Насенька?
Тётка Ветла с улыбкой подхватила мужа за руку и подвела к двери в малую горницу. Там, на высокой кровати, едва заметная среди перин, одеял и пышных подушек, сладко спала девушка, худосочная, чахленькая, похожая на прихваченный сушью цветочек. Но при виде бледной тени румянца на её щеках Добрыня вздохнул свободно и почувствовал себя по-настоящему счастливым впервые за весь прошедший круг.
А в ночном лесу, далеко за Оградой, металась под дождём тётка Ёлка. С тех пор, как торговый обоз покинул Еловую горку, пропал бесследно и её Свит. Он больше не приходил молча постоять под старыми ёлками, не принюхивался к дымку очага, не бродил, пугая птиц, среди гиблых топей Светлой Мари… Ёлка знала, что однажды так произойдёт: он просто исчезнет навсегда. И всё же продолжала искать, снова и снова безнадёжно окликая его по имени.
Она и сама не заметила, как вышла к Торговой тропе. Вдруг сквозь шум дождя прорвался топот конских копыт. Выйдя на проезжее место, Ёлка обернулась на звук. Саврасый конёк бодро нёс сквозь дождь невысокого всадника в буром полукафтане. “Свит?” - глазам своим не веря, позвала она. У всадника не было плаща, да и шапку он где-то потерял. Белобрысые длинные волосы липли к плечам, вода ручьями текла по тощей спине. Однако, несмотря на всё это, путник пребывал в отличном настроении. Он распевал, подставляя лицо дождю:
- …По тропинке ехал с песней
Молодой тормал:
Ни медяшки за душою,
Только гусли за спиною,
Но зато хорош собою,
Весел и удал!
Вот теперь, услышав голос, Ёлка тут же узнала его и закричала:
- Браник!
- Матушка? - искренне удивился он, - Ты что делаешь в лесу в такую ночь? Полезай ко мне на Кабачка, поедем домой вместе!
И, перебравшись за седло, к коню на поясницу, Бран протянул руку, чтобы подсадить на освободившееся место Ёлку.
- Ты-то здесь откуда, хороший мой? - растроганно спросила она.
- Да вот, только что из-за Ограды. На Изень ездил, к поморийцам. Здесь, в лесу, вечно все дразнят меня соломенной башкой и поморийской мордой, ну, я и решил посмотреть, какие поморийцы на самом деле. Приехал - а они все такие белобрысые… Куда там мне! Знаешь, как меня у них прозвали? Тормальским рылом и Брэнном Подгорелым! Правда-правда!
Ещё долго лесные мокрые потёмки тревожил топот конских копыт, голоса и весёлый смех…
В то же самое время на другом конце Торма, в Кленовом логе, проснулся Нарок. Он лежал с закрытыми глазами на чём-то мягком и тёплом, и искренне наслаждался тем, что у него совсем ничего не болит. Это было потрясающе. “Наверное, я уже умер и попал в благие земли, - думал он, - Оказывается, умереть совсем не страшно.” Блаженство продолжалось недолго. Чья-то рука осторожно протиснулась под его плечи и, придерживая шею, заставила приподняться. Под рёбрами тут же противно заныло. “Значит, всё-таки ещё живой,” - подумал Нарок и раскрыл глаза. И увидел вокруг плетёные из ивовых прутьев стены и тускло подсвеченный лучиной дощатый потолок. Видно, это была какая-то тормальская изба. Сам он лежал на одеяле из рысьих шкур в закутке, отделённом от общей горницы полосатым пологом, и Омела, чуть приподняв его голову, держала перед ним ложку с водой. Нарок послушно разомкнул губы.
- Вот и молодец, - сказала Омела мягко. Как приятно было вновь слышать её голос! Стыдясь своей беспомощности, Нарок попытался сесть, но боль тут же стала нестерпимой и заставила неловко повиснуть на руках у девушки.
- Тише, тише, милый, не торопись, - Омела заботливо помогла ему лечь, завернула в одеяло. Только тогда до Нарока дошло, что он лежал перед Омелой без одежды и ничем не прикрытый. Неужели это она своими руками раздевала его, отмывала от грязи и крови? Только ли она? Хоть бы подштанники оставили… По-своему истолковав его встревоженный взгляд, Омела торопливо объяснила:
