Омела тихонько вздохнула и сказала:
- У нас тоже иногда женятся без отеческого благословения. Тогда тайком идут в лес, чтобы просить благословения у хранителей, строят очаг на этловом дворе…
Тут из дальнего угла раздалось насмешливое фырканье. Нарок с Омелой разом вздрогнули, обернулись на звук и натолкнулись на ясный, ничуть не сонный взгляд Малька. Омела ойкнула, вскочила и выбежала из овина, на ходу оправляя на себе поневу. Нарок с досады запустил в Малька пустым корцом:
- Чего тебе не спится, длинные уши?
Тот ответил с нахальной ухмылкой:
- Трындите слишком громко. Лучше б целовались.
Нарок одарил его хмурым взглядом, вытряхнул солому из волос и пошел следом за Омелой.
На дворе никого не было, зато имелось водопойное корыто и пара вёдер. Нарок натаскал воды из ближайшего ручья (найти его оказалось совсем не сложно, туда вела хорошо натоптанная козья тропа), умылся, напоил коней, без спешки почистил Воробья и Тууле, и уже раздумывал, не навести ли заодно блеск на Каравая, когда из избы выглянула Торвин.
- А, проснулся? - сказала она недобро, - Греби сюда. Есть разговор.
Нарок побрёл к ней, внутренне приготовившись получить головомойку, однако в этот раз его ожидало иное.
В сенцах Торвин ухватила его за руку, втащила в тёмную горенку**, захлопнула за собой дверь и закрыла её на задвижку. Проморгавшись и привыкнув к полутьме, Нарок увидел Добрыню, сидящего на сундуке у стены. Торговец нервно болтал ногой и неловко бегал глазами по углам горенки, словно мальчишка, пойманный матерью возле крынки со сметаной. Или старый крысюк, по небрежности угодивший в самую простецкую мышеловку.
- Ну, как-то так, - сказала Торвин, усаживаясь на пол у двери, - Все заинтересованные в сборе. Добрыня, ты не находишь, что тебе пора кое о чём нам рассказать?
- Рассказать? - хмыкнул Добрыня, - Да что я могу рассказать? Как обычно, одни только тормальские байки.
- Вот и приступай. Будем считать, что у нас сегодня вечёрка со сказками.
В ответ не раздалось ни звука. Посидев немного в темноте и угрюмом молчании, Торвин снова подала голос.
- Не знаешь, с чего начать? Начни, к примеру, с неучтенного груза. Ты обманываешь князя, Добрыня, не доплачиваешь пошлину. Нехорошо, конечно, но это ваши с князем личные разборки, мне сейчас не до них. Я хочу знать из-за чего едва не убили моего напарника, а я сама взяла грех на душу и порешила четверых вонючих сопляков.
- Положим, эти сопляки и сами были не безгрешные младенцы…
- Положим. То есть ты всё-таки знаешь, кто они и откуда взялись?
Добрыня поёрзал немного на своём сундуке и ответил:
- Это работнички Стакна с Задворок. Не думал я, что они попрутся за нами настолько далеко. Груздь-то и Старый Кроль держат свои места, и вообще стараются с княжьими людьми отношения не натягивать, а этот… Молод ещё, меры не знает.
- И чего ради они вообще за нами пошли? Я насчитала на Задворках аж пять торговых возков, но разбойники выбрали почему-то именно твой.
- Моя вина, подсветился. Только это на самом деле не важно…
- Важно, ещё как важно. Я предпочитаю знать, откуда ждать опасности. Хотя бы для того, чтобы верно организовать охрану. И вообще, тебе не кажется, что как-то нечестно использовать нас с Нароком вслепую? В случае чего это нам первым в шкурах дырок понаделают. Что было в неучтённом мешке, Добрыня?
- В каком?
- В том самом, что ты дал нам для нежитя, полосатом, без номера. Где то, что было в мешке?
- Зерно там было. Просто овёс.
- И куда он подевался?
- Пол мешка ушло в уплату Ёлке, что-то лошади схарчили, а остатки я пересыпал в номерной мешок, тот, что с единичкой.
- И всё? А у меня есть другие сведения. Пока все дрыхли, наракшасившись, я имела любопытный разговор с юношей, которого принёс Нарок. Малёк, в отличие от вас троих, ещё не привык глотать самобульку вёдрами, и потому чувствовал себя неважно. Пришлось оказать ему кое-какую помощь. Взамен он развлёк меня рассказом о своих похождениях за последние три дня. Нашим с вами личностям в этом рассказе было отведено очень много места…
Здесь Торвин остановилась и как-то странно фыркнула. Нарок, приглядевшись, с удивлением понял, что она смеётся.
- Малёк-то наболтает, - недовольно буркнул Добрыня, - У этого язык подлиннее ума.
- А мне Малёк показался вполне дельным парнем. По крайней мере, наблюдательности ему не занимать. И по его словам выходит, что в мешок с овсом была спрятана весьма дорогая вещица. Добрыня, может, дальше расскажешь сам?
Добрыня вздохнул, повозился, устраиваясь на сундуке поудобнее, а потом произнёс устало:
- А, была-не была… Может, так оно и к лучшему. Слушайте. В овсе припрятан драгоценный камень, ракшасий цвет. Сами знаете, чего он стоит и как редко попадается добытчикам. Но те камешки, что ходоки с пустоши притаскивают, это так, малые обломочки. А у меня целый, с цветами и листьями.
- Ой… Можно взглянуть? - вырвалось у Нарока.
- Можно то можно, только вот так я на Задворках нам “хвост” и подцепил: показал одному, а он, видать, сболтнул где не надо.
Торвин напряжённо нахмурилась.
- Ты уверен, что это именно ракшасий цвет, не подделка? Откуда он у тебя?
- Сам вырастил на свою голову. Теперь вот маюсь, чтоб с ним развязаться. А достался он мне почти случайно. Пару кругов назад застрял я с возком на Задворках: посреди травостава зарядил дождь на целых три дня, и все, кто оказался на торжище, остались там ждать погоды. И я тоже. В один из тех дней шёл я из кабака, да приплутнул немного. Всё никак не мог выйти к своему возку, куда ни подамся - пустошь да кусты, и дождь стеной. Мыкался так, мыкался, и вдруг вижу - идёт кто-то. Будто бы человек в сером плаще. Я подумал: пойду за ним, он меня обратно, к торжищу выведет. Он и шёл себе сперва, потом остановился, в земле что-то прикопал, и дальше ходу. Мне стало любопытно. Я подобрался к тому месту, где он рылся, поискал чуток, и нашёл совсем малый камешек, навроде тыквенного семечка, только прозрачный, и внутри словно очий свет горит. Так он мне глянулся, что я его забрал, и после таскал везде с собой: безделка, вроде, но уж как красив! А дома это семечко увидала моя младшенькая, и давай просить: подари, мол. А она у меня… Вот не знаю, как и объяснить. У меня вообще семейство изрядное, и три старших дочери имеются. Я их всех люблю вровень, но Насенька… Особенная она. Одарил Маэль нас с Ветлой напоследок. Только и трудно с ней бывает. Старшим девкам не мудрено подарков сыскать: купил им тивердинского шёлку на платья, они и рады. А этой девичьи украсы без надобности, всё о дивном думает. Ну так я и обрадовался, что могу ей угодить, отдал семечко девке на забаву. Она его у себя в светёлке на окошко положила и всё любовалась, надышаться не могла. А семечко от того начало расти. Сперва почти незаметно, потом больше: отросточки пошли, на них зелёные изумрудные листочки, а после рубиновые бутоны появляться стали… Только как этот ракшасий цвет в рост пошёл, Насенька стала чахнуть. Сперва просто тиха и задумчива сделалась, после побледнела да исхудала, потом и из светёлки почти перестала выходить. А как раскрылся первый бутон, пришла настоящая беда: совсем Насенька с постели подниматься перестала. Я кинулся было к гарнизонному целителю, но тот только руками развёл, Насенька же тем временем таяла с каждым денёчком. Ну, делать нечего, влез я на коня и погнал в Белозорье, к Свиту на поклон. Он при жизни хоть и был мужик закидонистый, но в лекарском деле и во всякой тёмной ворожбе многое понимал. К тому же Свит был мне не чужой: наши тётки меж собой дружбу водили, даже уговорили его Насеньку в храм на имянаречение отнесть. Так что он был мне кум, и нареченице своей, конечно, помочь не отказался, растолковал мне, что и как надо сделать. Ракшасий цвет - он одновременно и камень, и цветок, а растёт, питаясь живой силой того, кто по глупости да простоте ему приоткрылся. Но чтоб человека от него освободить, мало просто забрать камень. Он, войдя в силу, и на расстоянии своего хозяина жрать будет. Уничтожить же его тоже никак нельзя, разобьёшь на камушки - и человек, что ракшасий цвет своей жизнью кормит, в этот же миг помрёт, истечёт силой. Но чтоб уменьшить вредоносность этой дряни, её надо закопать в зерно: ракшасий цвет начнёт силу и из зерна тянуть, человеку же чуть полегчает. Для полного же излечения вредоносный камень надо зарыть в последний день суши на ничейной земле, такой, где больше дюжины кругов не ступала нога хранителя.
