— Конечно, это ужасно. Но когда вы сказали, что бедняга был убит ужасным образом… просто… что вы имеете в виду?
— Копы никогда не болтают лишнего. Но, скажу я тебе, они оба выглядели более чем ужасно. Будто их тошнило…
Я прочистил горло.
— О чем, о чем они спрашивали?
Одной рукой он умело свернул сигарету.
— О, были ли мы тама, и шо мы можем сказать…
— Ах, так вы сообщили им, что мы втроем посетили карнавал, благодаря бесплатным билетам, предложенным высоким человеком, да?
— Да… э-э… не, теперь ты заставил меня задуматься об ентом. Возможно, мы запамятовали упомянуть, шо ты тоже пошел с нами. Но после всего они хотели знать, не видели ли мы кого-нибудь па-доз-ри-тель-наго, вот так. Канеш, мы никого не видели, — он поднял бровь. — А ты?
Я снова прочистил горло.
— Нет, не могу сказать, что я кого-либо видел.
— Мир перевернулся с ног на голову, не так ли? Убивцы, насильники, ворьё, куды ни глянь. Не лучче ли в Ва-шиин-ктоне, спросиш меня? Эти жирные коты все брешут и богатеют, пока мы, остальные, вкалываем ничуть не меньше, чем когда-либо, если у нас вообще есть чертова работа.
— Не могу не согласиться, — сказал я чуть веселее, чем раньше. — Но, Боже мой, какая прискорбная трагедия. Этот бедный человек, мистер О'Слонесси.
Теперь выражение его лица, казалось, вытеснило мои выдуманные чувства.
— О, я бы не стал его оплакивать, — и вдруг он хлопнул в ладоши, что не только сильно меня разозлило, но и дало понять, что в его памяти вспыхнула новая деталь. — Черт бы тебя побрал, запамятовал упомянуть, едрён-батон! Помнишь курву, шо мы пошли искать прошлой ноччу? Блондиночка без зубов и с руками на ногах, которая может сосать член, как нихто другой и надрачивать парням ногами…
— Да, да, я помню, — поспешил я, стараясь не морщиться, затем указал на маленькую непристойную иллюстрацию на плакате. — Блисс, без сомнения, вот эта женщина.
— Едрён-батон! Я облазил весь карнавал, ради её отсоса, но будь я проклят, она даже не работала прошлой ноччу. Грят, её хто-то поколотил. Какой-то большой ирланденский хер сказал мне…
К счастью, синяков, нанесенных зверем, о котором он говорил, не было видно, а несколько порезов и царапин оказались несущественными. Боль, однако, в южном направлении от моего пояса была другой историей…
— В любом случчае! Ну да, — продолжал Нейт, оживленный чем — то, — эта самая, c большими сисяндрами, молодая блонди-шлюха Блисс — оказывается, шо О'Слонесси был ее мужем!
— Это выше моего понимания! — я продолжал притворяться, что встревожен. — Вы говорите, он был ее мужем?
Он поднес руку ко рту.
— И ее отцом тоже, едрён-батон!
— Не может быть!
— Точняк. Как я уже говорил, этот поганый мир, битком набитый поганый людьми, особенно О'Слонесси, который был ничем не лучше собаки. Любой мужык, шо обженился на собственной дочке ради денёг… ну, ентому парню лучче гнить в земле, если спросиш меня.
— Вот именно, — согласился я, но мне показалось странным не задать очевидный вопрос. — Так Блисс подозреваемая, да?
— Неа, копы так не считают. Она сказала, шо упала и ушиблась, так шо она была в палатке карнавального дока, когда О'Слонесси «пробивал свой билет».
— Ах. Возможно, это было связано с ограблением?
— Скорее всего, не. Гворят, О'Слонесси разбагател на ентом шоу, как свинья, и продолжал грести бабло десятилетиями. Но, есть и хорошие новости.
— Неужели?
— Я имею у виду, хорошие новости для девки. Сечёшь, она вышла замуж за подонка, а он сдох. Ну, они сказали, шо она унаследует все его бабло и весь ентот проклятый карнавал, — oн снова усмехнулся. — Полагаю, енто то, шо ты называешь «счастливым концом», а?
Это я, конечно, уже знал, но все же изобразил на лице удовлетворение.
— Да, да, действительно, — я улыбнулся. — Счастливый конец…
Он щелкнул пальцами во внезапном раздражении.
— Жаль, шо я теперя не смогу получить себе один из ентих беззубых отсосов. Она ни за шо больше не станет выкидывать такие «фокусы», енто уж точно, едрён-батон, тока не с деньгами О'Слонесси.
— Это право молодой леди, и я думаю, что она его заслужила.
Когда солнце поднялось еще выше, окутав ослепительным призматическим светом поля, а затем и сам гараж, Нейт взглянул на часы.
— Ну и где же, черт возьми, ентот чертов водила? Должно быть, все еще дрыхнет. Я надеру ему задницу и дам знать, шо его автобус починен.
— Я уверен, он будет очень благодарен вам, как и все мы.
Это была последняя моя беседа с вульгарным механиком, чьи последние убеждения свидетельствовали, по крайней мере, о некоторой толике благожелательности, которую я иначе бы не заметил. С этого момента все было в порядке, и подробности нашей последующей остановки (которая, я счастлив добавить, продолжится к моей судьбоносной цели: знойному, богатому атмосферой городу Новому Орлеану) не нужно объяснять.
Не думаю, что нужно объяснять, как неуловимо злой О'Слонесси встретил свою кончину. Однако я скажу, что накануне вечером, перед тем, как покинуть зловещую лесную поляну и огромное присутствие некоего Эймона Мартина, я хотел бы сказать еще несколько слов. Я вкратце расскажу.
Эймон задал прощальный вопрос:
— Но, прежде чем ты уйдешь, я могу что-нибудь для тебя сделать?
Я инстинктивно приготовился сказать «нет» и уйти. Но, в то же время мой разум был охвачен смятением, основанным главным образом на моем собственном чувстве сожаления и самоосуждения. То, о чем я сожалел, должно было быть очевидным: моя неспособность помочь Блисс в ее невыразимых страданиях. Ранее я беседовал с Эймоном о субъективности правосудия; я даже предлагал определенную законность осуществления здравого смысла судебной лицензии, когда преступления совершаются вне рамок, установленных законом, а также вне досягаемости полиции. «Правильное применение закона там, где нет формальных законов», — сказал я, если не ошибаюсь. Хотя я не могу сказать, что одобрял то, как насильник/убийца детей встретил свою смерть, я должен сказать, что был согласен с конечным результатом: правосудием.
Эймон и его неопрятные и необразованные жители холмов испытали ужас, от которого не могли отвернуться, и поэтому были полны решимости что-то с этим сделать, даже если то, что они делали, не соответствовало букве закона. Это было так примитивно просто.
Да. Эти люди не успокоятся, пока справедливость не восторжествует. Они что-то с этим сделали.
Но что касается помощи? Я ничего не сделал. Вместо этого я осмелился вернуться в унылый гараж, не оказав Блисс ни малейшей помощи. Вот почему, когда Эймон спросил — «может ли он что-нибудь сделать для меня?» — я собрался с духом и ответил:
— Я был бы благодарен, если бы Вы были так великодушны и дали мне молоток, похожий на тот, которым вы пользовались не так давно…
Конечно, возвращение на карнавал было сопряжено с большим риском, но я уверен, что фортуна была на моей стороне, потому что никто из тех, кто видел меня в первый раз, не видел меня по возвращении. Спрятав молоток в мешке, я играл роль заинтригованного карнавального энтузиаста, пока тайком не отыскал отвратительный трейлер, где, как я знал, жил О'Слонесси. Для того чтобы пролить свет на то, что за этим последовало, не требуется ни учености, ни дедуктивных ухищрений. Я больше не буду об этом говорить…
Что касается Блисс, то я решил, что лучше никогда не возвращаться, чтобы увидеть ее, как бы сильно ни жаждало мое сердце. У нее не было выбора, кроме как прогрессировать в геометрической прогрессии. Какой же цели может послужить еще одна встреча с ней? Она была молода, красива, а теперь финансово обеспечена на всю жизнь. Никогда больше ей не придется участвовать в «фокусах» или в этом отвратительном «подглядывании». Теперь она была магнатом бродячего шоу, и я уверен, что она хорошо послужит ему, и наоборот. В ее новой жизни не будет удобного места для книжного, тоскующего, затворника вроде меня. Для меня воспоминания о ее улыбке, искреннем взгляде и поцелуе были всем, в чем я нуждался, и гораздо больше, чем я заслуживал.
