— Слизь худших человеческих испражнений из адской бездны! — я начал сжимать тонкую шею. — Да, пусть тебя сожрёт сифилис, ты, который калечил и насильничал собственную дочь исключительно ради прибыли на этом рынке плоти, который можно описать только как люциферический!
Но как раз в тот момент, когда моя хватка усилилась в этом безумном удушении негодяя, кулаки размером с грейпфрут принялись молотить меня сзади, пока весь мир не закружился вокруг меня.
— Настоящий крысиный ублюдок, сэр, — услышал я сквозь туман в голове ирландский акцент. Мое лицо было в грязи.
— Они есть в каждой толпе, мой добрый ирландец.
— Да, а вы знали, что он выуживал у меня информацию о вашей жене?
— Хм. Зная это, мне придется бить ее еще сильнее.
— Что сделаем с ним?
— Для таких подонков, как этот, мы должны позволять собакам жрать его член и яйца, но, нет, МакМаллен. Этот выродок не имеет никакого значения — он стоит меньше, чем кукуруза на бумажке после того, как я вытру ей жопу, и как бы ни было легко подкупить полицию, у меня нет желания на подобные неудобства. Он всего лишь муха, не стоящая того, чтобы тратить на неё время и силы. Просто вышвырните это с территории.
— С удовольствием, сэр!
— Но сначала…
От ударов ирландских кулаков по моей голове у меня задвоилось в глазах. Но следующее столкновение произошло вовсе не с кулаком, а с ногой О'Слонесси в тяжелом сапоге.
Прямо в пах.
— Вот, хороший мой, это тебе на память, — сухой смех. — Я бы сказал, МакМаллен, все это насилие подняло мне настроение. Думаю, сейчас я пойду в трейлер Блисс и еще немного поколочу ее, а потом выдавлю ей на задницу немного «винтажного крема». — Его нога грубо ударила мою качающуюся голову. — Слышишь, подонок-янки? За то, что ты поднял на меня руку, я еще долго буду пиздить Блисс. Подумай об этом.
Кажется, его слова вызвали у меня рвоту. Боль окутала мое тело, и среди темного смешка с акцентом меня унесли, как мешок с мусором. Мое сознание то появлялось, то исчезало, а агония между ног жила сама по себе. Я был уверен, что мои яички превратились в мякоть.
Я видел только изумленные моргания: любопытные лица, вытаращенные глаза, разинутые рты. Меня вытащили из входа в цирк и бросили на землю с колотящимся сердцем. Почти потеряв сознание, я услышал резкий звук…
КРРРХОК!
…угрюмый охранник обильно плюнул мне в лицо.
— Вот тебе свежая ирландская устрица, парень, с наилучшими пожеланиями. А если ты настолько глуп, чтобы вернуться сюда, ты не уйдешь отсюда живым.
Разбойник зашагал прочь, его смех походил на звон сатанинского колокола.
Прошло много минут, прежде чем я смог собраться с мыслями. С окровавленным лицом и полуслепой, я, спотыкаясь, отошел от толпы, которая ждала продолжения. Впереди было бескрайнее поле кустарника, забитое автомобилями, в сумеречном небе. Прижав одну руку к голове, другую — к паху, я, пошатываясь, побрел прочь от этой вопящей халдейской дервишской Сатурналии[14], прочь от злобной толпы с греховными лицами, прочь от бродячего цирка О'Слонесси…
Я не знал, что сильнее всего всколыхнулось в моей душе: унижение, ярость или ужас за Блисс. Неужели этот злодей О'Слонесси и в самом деле будет бить ее ради забавы? Изнасилует ли он ее, как намекал, и будет ли мучать её, потому что я напал на него? Эта перспектива заставила меня застонать в самом бездонном отчаянии.
Нахождение Нейта и бескультурного водителя автобуса было сродни пословице «иголка в стоге сена», так же, как и перспектива найти машину, на которой мы приехали. Вместо этого всегда склонный к долгим прогулкам я, спотыкаясь, побрел прочь от шума карнавала, толпы и адских огней, возвращаясь по немощеной дороге, которая привела меня в эту яму похоти, воровства и мошенничества. Вскоре злобный шум остался далеко позади, и каждый мой шаг становился все длиннее и устойчивее. Я вытер окровавленное лицо носовым платком и перевел дыхание, когда разум вернулся ко мне. Как бы сильно ни болели мои яички, короткий физический осмотр убедил меня, что они не были повреждены. Полиция! — решил я. У меня же ещё осталось немного денег? Вернувшись в гараж, я мог позвонить по телефону. Но потом данная перспектива уменьшилась. В такой глуши, как эта? Домен «алкашей», «реднеков» и «крикеров»? Местная полиция, несомненно, склонна к коррупции; сам О'Слонесси говорил, что они у него в кармане. Это будет мое слово против их, a я здесь чужак, — я понимал это. Полиция, скорее всего, арестует меня по сфабрикованному обвинению, взяв за это плату. Теперь я чувствовал себя безнадежно.
Неужели не было другого пути?
В душе я воевал сам с собой. Там, где нет справедливости, настоящий мужчина может добиться её. Большая часть моей совести не хотела ничего, кроме как вернуться в этот ужасный, пропитанный злом карнавал — этот котел жадности, потворства и распутства — проникнуть в его периметр и тогда…
Найти О'Слонесси и убить его.
Настоящий мужчина, да, но был ли я таким человеком? Мягкотелый писец без мускулов и бравады? Мог ли я действительно отойти от своих защищенных и чувствительных путей и быть крестоносцем, который положит конец пожизненному ужасу Блисс?
Я уставился на Луну, словно ожидая ответа, но его не последовало.
Тяжелые шаги привели меня обратно тем же путем, которым я пришел, вдоль густого леса, в то время как странная панихида играла в моей голове — литания[15] к неудаче. Я знал, что вернусь в гараж меньше чем через час, но что тогда? Провести бессонную ночь в неподвижном автобусе, волноваться о Блисс и о том, что ее извращенец отец/муж делает с ней? Густой, почти оглушительный хор сверчков и ночных птиц сопровождал панихиду в моей голове, но со временем эти естественные звуки дикой природы прекратились. Я остановился, заметив тишину, которой не должно было быть. А потом?
Меня охватило волнение.
Из леса донеслись яростные крики, но ближе послышался неторопливый топот, как будто кто-то бешено бежал по зарослям ежевики. Все произошло так быстро, что я едва успел среагировать.
— Боже Правый! — закричал я.
Из леса выскочила массивная обезумевшая фигура: за человеком, очевидно, гнались, потому что на заднем плане другие голоса усилились тенором; я услышал грубые восклицания с акцентом, вроде «Не отпускайте мерзавца!», «Куда он пошел? — Думаю, в сторону полей!» и «Моли Господа на небесах, чтобы мы не потеряли его!» Но человек, о котором говорили эти голоса, обезумевшая фигура только что выскочил из леса и направлялся прямо ко мне. Лунный свет высветил испуганное лицо неопрятного, растрепанного мужчины лет сорока, его глаза горели безумием и паническим страхом. Не думаю, что он заметил меня на дороге, потому что продолжал бежать прямо, бросая взгляды назад. Затем на заднем плане прогремел голос, явно обращаясь ко мне:
— Во имя Бога, остановите этого парня, не дайте убежать из леса! Он изнасиловал и убил ребенка!
Эти слова даже не успели осознанно запечатлеться у меня в мозгу, как мои руки взметнулись вверх, и, должно быть, я в полном изумлении схватил предполагаемого убийцу. Он был внутри моего локтя, который опоясал его прямо через горло. Послышалось бульканье, затем фигура отлетела назад и тяжело приземлилась на спину.
С полдюжины мускулистых мужчин, называемых «людьми с холмов», окружили место происшествия горящими факелами. Упавший человек со стоном упал к их ногам.
Мозолистая, как наждачная бумага, рука хлопнула меня по спине так, что я чуть не задохнулся, а затем раздался резкий голос на местном диалекте:
— Сэр, говорю вам, мы, в неоплатном долгу перед вами за то, что так храбро остановили этого убийцу, это белое отребье! Этот ублюдок чуть не сбежал! — и тут же вся деревенская компания забормотала слова благодарности и принялась пожимать мне руку. Однако первый «житель холмов» пожал мне руку с силой колодезного насоса. — Меня зовут Эймон Мартин, а это всё мои родственники, другие Мартины, Тактоны, Бишопы в основном. Мы живем вон там, в лесу, предпочитая не общаться с внешним миром, видя, какое зло он несет.
