Джироламо Риарио не мог поверить собственным ушам: Медичи не дают ему денег?! Несчастный Торнабуони в сотый раз сокрушенно разводил руками:
– Милорд, Лоренцо уже знает о проблеме и торопится договориться с герцогом Галеаццо, чтобы тот отсрочил платеж… покупку… До того времени, как деньги найдутся.
– Для чьей покупки – моей или его? Для кого договаривается ваш племянник?
Джироламо Риарио трусоват, но далеко не глуп, он и покупку Имолы затеял после того, как Галеаццо проговорился о желании Хозяина Флоренции купить город для себя. Это был изящный ход – деньгами Медичи расплатиться за то, с чего Риарио начнет против них же поход! Эмилия-Романия прекрасна, а города по старой Эмилиевой дороге – Имола, Фаэнца, Форли, Чезена… до самого Римини – не худшее место для основания собственного герцогства. На Болонью или Римини Риарио не замахивался, но лишь пока. Как и на Флоренцию…
От открывавшихся перспектив у Джироламо даже голова шла кругом, что ни говори, женитьба на Катарине Сфорца была очень удачным делом, жена принесла не только дикую страсть в постели и хорошее приданое, но и возможность влиять на ее отца герцога Милана. И на его жену Бону Савойскую. Пока это удавалось.
Покупка Имолы решала несколько вопросов – приносила Риарио важный город, сильно опустошала и без того тощавший кошелек Медичи и создавала трещину между Флоренцией и Миланом.
То, как чуть смутился Торнабуони, подсказало Джироламо Риарио, что вопрос попал в цель. А это означало, что с покупкой Имолы следует поторопиться, чтобы Медичи не опередил.
А тут Франческо Пацци – бочком, с предложением дать сорок тысяч, и проценты хорошие. Пацци тоже флорентийские банкиры и главные соперники Медичи, может, это выход?
«Occasio receptus difficiles habet (удачный случай может не вернуться)», – решил Риарио и взял кредит у Пацци.
Началось…
Еще в январе из-за крайней невоздержанности во всем от венерической болезни умер самый любимый племянник папы Сикста Пьетро Риарио. Но оставались два других – кардинал Джулиано делла Ровере (будущий заклятый враг Борджиа и будущий папа Юлий II), более воин, чем священник, и Джулиано Риарио, вовсе не помышлявший о кардинальской шапке.
У Риарио теперь были Форли и Имола, а делла Ровере решил взять себе Умбрию. Делла Ровере не его полоумный кузен Пьеро, он не дарил своим любовницам золотые ночные горшки и не выбрасывал в окна золотую и серебряную посуду после роскошных пиров. Делла Ровере воевал и тем был очень опасен.
Центр Умбрии Перуджа всегда была под Флоренцией, к тому же позволить папским племянникам, неважно, глупым или умным, окружить свои земли Лоренцо не мог. Он сделал решительный шаг, отбросив маску миротворца, нанятая Флоренцией шеститысячная армия выдвинулась в сторону Перуджи. Сражаться не пришлось, все закончилось почетным миром, но отношения с папой были испорчены окончательно.
Осенью Лоренцо спешно заключил союз с Миланом и Венецией, в ответ папа сделал своими банкирами Пацци и поставил архиепископом Пизы человека Пацци Франческо Сальвиати. Сальвиати давние недруги Медичи, они так и не простили своего изгнания по воле Козимо Медичи (после его собственного возвращения из ссылки). А Пиза и вовсе беспокойная вассальная соседка, всегда готовая переметнуться к противникам Флоренции. У Лоренцо в Пизе дворец, в окрестностях несколько поместий, там хорошие охотничьи угодья, и возможность видеть архиепископа Сальвиати на службе в соборе по праздникам его не радовала.
Но и это оказалось не все.
Беда не приходит одна, когда посол Флоренции в Милане передал Великолепному внутри своего послания письмо Боны Савойской супруги Галеаццо Сфорца, Лоренцо понял, что там неприятности. Что случилось в Милане, ведь Бона никогда не писала тайно, не было необходимости. Во Флоренцию доходили слухи, что герцог миланский проявляет жестокость, неужели это правда?
Лоренцо едва дождался возможности уединиться в кабинете и вскрыть письмо герцогини Миланской.
Герцогиня действительно сообщала неприятные новости.
«Наш придворный астролог посмел заявить Галеаццо, что тот будет править меньше одиннадцати лет. Я уже слышала от него такое пророчество и слезно просила ничего не говорить герцогу. Даже если это правда, к чему человеку знать дату своей смерти? И подобные слова опасны для говорящего. Но глупец не послушал, сказал.
В ответ Галеаццо поинтересовался его собственной судьбой, а услышав, что та неведома, приказал замуровать астролога в стену, оставив ему одну куриную ножку и бокал вина, мол, зато теперь известна!
Если бы только это… Он приказал зарыть неугодного слугу в землю по горло и никому не подходить, другого затравил собаками, а того, которого заподозрил в связи со своей любовницей, похоронил живым!
Я боюсь за себя и маленького Джангалеаццо…»
В дверь постучала и осторожно приоткрыла ее донна Лукреция:
– Лоренцо, ты занят?
– Входи, мама.
Она вошла, плотно прикрыв дверь за собой, подошла к столу, осторожно поинтересовалась:
– Луиджи сказал, что Галеаццо Сфорца сходит с ума. Это правда?
Лоренцо нахмурился:
– Кому еще сказал Луиджи?
Плохо, если во Флоренции распространятся слухи о миланском герцоге, союз с которым заключен не так давно.
– Только мне. Он понимает, что это опасно. Так это правда?
Вместо ответа Лоренцо протянул матери письмо Боны Савойской. С каждым мгновением лицо матери становилось все более хмурым. У Флоренции ненадежные союзники – неверная Светлейшая республика Венеция, всегда готовая оказаться в стороне, и Милан, где правит полубезумный герцог… Но мать добавила еще:
– Италию охватывает безумие. На юге неаполитанский король Ферранте с его мумиями, на севере Галеаццо Сфорца, а в центре папа Сикст со своими племянниками.
– И не знаешь, кто хуже, – согласился Лоренцо.
Наблюдая, как искажает лицо сына гримаса боли при попытке подняться с кресла, донна Лукреция участливо поинтересовалась:
– Болят?
Тот кивнул. Только перед матерью Лоренцо не скрывал своих мучений, только она знала, каких усилий стоит улыбаться, пряча от всех сильную боль, как трудно дается каждое движение. И только Лукреция догадывалась, как боится ее Великолепный сын оказаться столь же беспомощным, каким был в конце жизни отец.
– Тебе стоит поехать на серные источники. Говорят, помогает.
Лоренцо грустно усмехнулся:
– Я буду пахнуть серой? Этот запах въедается в кожу и волосы навсегда.
– Ты все равно не чувствуешь запах, – неосторожно напомнила мать и поспешила исправить оплошность, – как и я. Потому я не знаю, как пахнет сера, дорогой.
– Говорят, дьявольски. Представляешь Великолепного, появившегося на празднике в облаке серной вони? Не боишься, что папа Сикст сочтет это поводом для отлучения, если не вообще сожжения?
– Перестань! – Лукреция даже перекрестилась. – Отправляйся на источники, пока еще хоть что-то может помочь.
И снова получилось неладно.
Лоренцо взял ее руки в свои, на мгновение замер, готовый просто уткнуться в ладони, прижаться, чтобы тонкие длинные пальцы нежно перебирали волосы, гладили по голове, успокаивая и всегдашнюю боль, и душу, как это могут только материнские руки, материнское сердце.
– Сколько мне осталось, мама? Не до смерти, а до той минуты, когда я не смогу двигаться?
Лукреция ответила честно:
– Не знаю. Тем более цени каждый день.
– Я ценю…
– И отправляйся к источникам в Морбе. Хочешь, я с тобой? Говорят, там и для меня водица найдется. Скажешь, что везешь меня…
Лоренцо рассмеялся такой немудреной хитрости. Чего уж, вся Флоренция знает, что Лоренцо Медичи унаследовал от деда и отца проклятую подагру, уродующую суставы, ограничивающую движение. Удивительно, но Джулиано, кажется, нет.
Лоренцо поднял левую руку, с трудом повернул, разглядывая кисть с длинными, как у матери и деда пальцами, которые болезнь уже начала выворачивать в суставах. Скоро все пальцы будут с шишками.
