И тут вдруг вечерний воздух наполнился ревом - то ревел, уж не знаю почему, скот, предназначенный для завтрашнего жертвоприношения. Мы все трое содрогнулись. Я, по-моему, даже втянул голову в плечи.

"Хорошо, оставайся со мной", - сказал Агамемнон, когда все смолкло. И голос его был теперь ласков и тих.

Наконец-то я смог пошевелиться. Я быстро вышел из палатки, по не стал уходить далеко, а нарочно замешкался поблизости, чтобы меня сразу могли найти, если понадоблюсь. И в самом деле Агамемнон очень скоро вышел и кликнул меня. Сначала я боялся взглянуть на него, но он был точно такой же, как всегда.

"Остались еще какие-нибудь дела, Пилад? - спросил он. - Ну хорошо. Я пошел спать. Не забудь разбудить меня".

А я всю ночь не спал. Я сел на лагерный вал и попытался надо всем поразмыслить. На палатках плясали алые отсветы факелов, зажженных плотниками, работавшими на кораблях. Я смотрел на бурую равнину, перенесшую столько битв. Ничто не шевелилось. Где-то там, вдали, возвышалась во тьме гигантская груда камней. Это была Троя, и мы ее разрушили. Я слышал, как кричит сова. И слышал, как вкрадчиво шелестит ночной ветер в деревьях Иды. Мне было очень тоскливо. Я был слишком молод, чтобы все это понять.

Только ты не подумай, Телемах, что Агамемнон просто был охотник до юбок. Раньше, давно, может быть в начале войны, - да. Рассказывают, из-за одной девки он даже ввязался в шумную ссору. А что тут такого, в конце концов? Мы были солдаты, а со многими рабынями это дело проще простого. Но с тех пор, как я прибыл под Трою - а я ведь был при нем день и ночь, - он ни разу ни с одной не спутался. У него просто и времени не было.

- Что ты все его оправдываешь? Ни к чему это, - сказал я Пиладу.

- Да я не оправдываю. Но все-таки лучше поменьше об этом болтать. Люди все поймут не так. А эта... с этой вообще все было по-другому.

- А на следующее утро? - спросил я.

- Да, мне, стало быть, ведено было его разбудить. Незадолго до того, как солнце поднялось из морских волн, я вошел в палатку. Но тут я вдруг растерялся. Обычно я просто подходил к его ложу, и чаще всего глаза его уже бывали открыты. А тут я все медлил... Ты понимаешь. Но она, как видно, услыхала мои шаги или увидела мою тень на полотнище палатки. Она не спала и сразу вышла мне навстречу. "Уже пора?" - спросила она, и я кивнул. "Хорошо, - сказала она, - я его разбужу".

А потом уже у меня не было времени следить за ними. Дел было по горло: снимать палатки, укладывать, грузить на корабли и все такое. Лишь после отплытия, уже на корабле, я перевел дух...

А я об этом и отца спросил. Не в тот вечер, когда он нам все рассказывал, а на другой день. Матери тогда не было. Мы сидели в оружейной комнате и осматривали доспехи. Я спросил его, видел ли он Агамемнона еще раз до отплытия.

- Конечно, - ответил отец; - Мы же попрощались.

- А Кассандра?

- Кассандра стояла за его спиной как тень.

- А потом?

- Я кивнул ей. Потом Агамемнон пошел по сходням на корабль, а Кассандра за ним, ступая точно след в след. Вот и все. Старые соратники не очень-то чувствительны. Или, во всяком случае, делают вид, что они не таковы.

Но я не мог поверить, что это все, и отец, как видно, это заметил. Спустя некоторое время мы подошли к окну и посмотрели вниз на Итаку, на гавань, на корабли и на голубое море. Совсем близко от нас с резким криком прочертила воздух чайка: решила, что мы собираемся ее покормить.

- Вот сидят теперь, - снова начал отец, - эта умильная, почтенная пара, Менелай и Елена, в Спарте, и с таким же успехом можно было бы не вести вообще никакой войны. Если вдуматься, что-то тут не так. Не спорю - такие люди тоже должны быть. Но подлинным завершением странной этой войны была все-таки та, другая пара.

О том, что ему самому понадобились долгие годы, чтобы вернуться на родину - нищим, без солдат, - что и после этого не улеглась в нем тревога, разбуженная войной, и снова потом погнала его по свету, - об этом отец не сказал.