Наконец Мишель остановилась, а следом за ней, тихонько охнув, замерла и Серафи. Ее снова начала бить дрожь, стоило ей увидеть старый, но тем не менее не утративший былой красоты дом. Черные провалы окон окаймляла пышная лепнина, увы, давно потерявшая цвет и местами раскрошившаяся. По обеим сторонам мощеной дорожки, что вела к крыльцу, темными пиками вырастали фонари, а крышу венчали крылатые каменные чудовища. Когда-то украшать карнизы такими вот статуями считалось хорошим тоном. Правда, у одного из монстров недоставало передних клыков и был отбит самый кончик хвоста. Да и черепица нуждалась в починке, а двор следовало бы очистить от прошлогодней пожухшей листвы.

– Мне кажется, не стоит будить Королеву, – несмело заикнулась рабыня, не заметив в доме ни единого лучика света. – Лучше поедемте отсюда, мисс.

– Мне кажется, тебе стоит умолкнуть, – храбрясь, шикнула на свою спутницу Мишель.

– Но, мисс… – жалобно пискнула та в ответ.

– Не успокоишься – попрошу мадам Лафо тебя успокоить! – пригрозила Мишель, заводясь. – Так успокоит, что в ближайшее время не проронишь и звука.

Серафи прижала руки к губам, испугавшись за свой язык и сразу поверив, что в припадке гнева хозяйка вполне может попросить колдунью о такой кошмарной услуге. А потому, что бы ни случилось, она госпоже больше слова не скажет.

Все равно ведь не вразумит.

В глубине души Мишель уже успела пожалеть о своем решении – уж слишком устрашающим в ночной тиши казалось ей жилище ведьмы. Однако упрямство и привычка доводить задуманное до конца оказались сильнее суеверного страха.

Передав поводья рабыне, она толкнула калитку, отозвавшуюся противным скрипом, и отправилась будить самую могущественную ведьму Нью-Фэйтона.

Вопреки опасениям Серафи, сон хозяйки дома не был нарушен. Дверь юным гостьям открыла сама Королева еще до того, как Мишель успела постучаться. Она так и застыла с занесенным в воздухе кулаком, с благоговейным трепетом взирая на колдунью. Невысокая и изящная, под взглядом рослой красавицы-жрицы Мишель вдруг почувствовала себя совсем крошечной.

Дочь плантатора и рабыни Мари Лафо росла свободной, холимая и лелеемая отцом. От него она унаследовала резкие благородные черты лица, хранившие печать гордыни, властный характер и некогда роскошный, а ныне пришедший в упадок особняк в центре города. Силу же будущая Королева Нью-Фэйтона впитала с молоком матери.

Глядя в темные, неподвижные, как будто остекленевшие глаза, какие могли принадлежать не живому человеку, а какой-нибудь кукле из лавки ужасов, Мишель ощущала себя загипнотизированным кроликом, замершим перед разверстой пастью удава.

– Проходи, – наконец обронила ведьма, освобождая гостье дорогу. Заметив притаившуюся у крыльца рабыню, резко повелела: – А ты жди на улице.

Обрадованная тем, что не придется входить в дом ведьмы, и вместе с тем напуганная вниманием Королевы, Серафи юркнула за дерево, неподалеку от которого у резной коновязи стояли лошади.

Мишель продолжала в нерешительности топтаться на месте. Однако взгляд пронзительных черных глаз, коршуном метнувшийся к ней, заставил ее, оробевшую, сдвинуться с места.

Через окутанный сумраком холл она проследовала за колдуньей в гостиную. Мари Лафо шла бесшумно, ее широкие бедра в пышной юбке плавно двигались из стороны в сторону, словно покачивающаяся на волнах лодка. Мишель про себя отметила, что мадам Лафо была необычайно хороша в этом наряде, яркие цвета еще больше подчеркивали ее экзотическую красоту. Под ультрамаринового цвета блузой, перехваченной на талии широким зеленым поясом, колыхалась пышная грудь, не знавшая корсета. Голову жрицы украшал тиньон – шелковый платок, намотанный наподобие чалмы и обвитый алой ниткой бус. Такие тюрбаны вменялось носить всем цветным женщинам Юга. Не только рабыням, но и свободным, рожденным от белых господ: мулаткам и квартеронкам.

Колдунья опустилась в кресло, и Мишель услышала, как дружно звякнули золотые цепочки в вырезе ее блузы. Они мягко поблескивали в полумраке, разбавленном трепещущим пламенем свечей. Как и массивные серьги-кольца, оттягивавшие мочки ушей.

Так и не дождавшись приглашения устраиваться в соседнем кресле, Мишель все же осмелилась опуститься на его краешек и замерла, чинно сложив на коленях ладони, точно гувернантка, явившаяся по объявлению о работе. Девушка исподлобья поглядывала на колдунью, которая даже не удосужилась угостить ее чаем.

Словно прочитав мысли гостьи, ведунья сказала:

– Я бы предложила тебе чаю, но ты ведь не за тем пришла.

– Не за тем, – согласилась Мишель и умолкла, не в силах проглотить застрявший в горле горький комок и поведать Мари Лафо о причине своего визита.

Горьким и одновременно приторно сладким был и запах, витавший в комнате. Казалось, все вокруг – и стены, по которым причудливыми узорами расползались трещины, и мебель – было пропитано ароматами трав и чем-то еще. Чем-то, что заставляло Мишель морщиться и дышать через раз. Так и хотелось подскочить к окну, толкнуть ставни, покрытые растрескавшейся краской, и, перекинувшись через подоконник, жадно глотать ртом сырой ночной воздух.

«Как будто мертвечиной из-под пола несет», – подумала Мишель и в страхе поежилась, опустив взгляд на скрипучие половицы.

– Мне нужно его имя, – нарушила затянувшееся молчание женщина и иронично вскинула широкие, изгибающиеся дугами брови.

– Но как… Как вы догадались? – пораженно прошептала Мишель.

Колдунья усмехнулась.

– А зачем еще, по-твоему, являются ко мне по ночам юные богатенькие мисс? Или проклясть соперницу, или приворожить возлюбленного. Что интересует тебя?

– Последнее, – одними губами пролепетала девушка.

– Имя!

Мишель вздрогнула от властного резкого окрика и, вздохнув, призналась:

– Гален Донеган.

На какой-то миг лицо колдуньи застыло, и снова у Мишель возникло ощущение, что на нее смотрит не человек, а кукла. Нарядная, из темного фарфора, очень опасная кукла. Которая вдруг принялась хохотать. Громко, смахивая брызнувшие из «стеклянных» глаз слезы, не способная унять эту беспричинную вспышку веселья.

– Донеган? – все еще смеясь, с трудом выдавила из себя Мари Лафо. – Уверена, что хочешь приворожить этого… ну, пусть будет, человека?

Мишель нахмурилась. Позабыв о своих страхах, требовательно спросила:

– Что вы имеете в виду?

– То, что некоторые люди будут пострашнее зверей.

Средняя Беланже тряхнула головой, отгоняя от себя непрошеное подозрение. Она слышала, что мистер Торнел, владелец самого крупного в графстве конного завода, их сосед, любил поколачивать жену. Да и на детей частенько поднимал руку. Но Гален – всегда такой учтивый, внимательный, обаятельный Гален, ни разу при ней не повысивший голос даже на раба, – уж точно не мог позволить себе столь варварское обращение с женщиной. Ударить? Нет!

– Впрочем, такие, как ты, не выносят спокойной жизни. Вам подавай острые ощущения. Чтобы адреналин бежал по венам, горячили кровь страх и боль… – Мари Лафо хлопнула в ладоши, и почти сразу в гостиную явилась девочка в цветастом ситцевом платье, хорошенькая и ладная, похожая на эбеновую статуэтку. В руках она держала поднос с вычурным бокалом темного стекла, над которым вилась тонкая струйка пара.

– Вы что-то говорили про боль? – окончательно сбитая с толку странными рассуждениями ведуньи, заикнулась Мишель.

Девчушка приблизилась к гостье, вытянула руки, безмолвно предлагая ей забрать с подноса бокал. Пламя свечей отражалось в глазах маленькой прислужницы колдуньи.

– Любишь его? – вопросом на вопрос ответила жрица.

– Лю… блю, – поколебавшись с мгновение, выдавила из себя Мишель.

– Тогда пей и ни о чем не жалей, – подбодрила ее Мари. На самом же деле напугала и запутала еще больше.

– А может, я лучше завтра приду? – Мишель затравленно покосилась на двери, мечтая оказаться как можно дальше от сумасшедшей колдуньи и ее служанки, в глазах которой по-прежнему танцевало пламя.