Он же не живой. Не живой!

Как такое возможно?

Вчера, когда Сережка полез зачем-то на крышу, свалился и расшиб коленку до крови, дед подбежал первый, подхватил, принялся гладить бережно и тихонько гудеть, словно баюкая: "уу-у, уу-у." Валентина даже не стала мешать. Промыла и намазала зеленкой лишь потом, когда Сережка успокоился.

А сегодня он с дедом, с самого утра, пускал самолетики.

— Валь, а Валь! Ну-ка, поди сюда, — окликнула баба Маша от ворот.

Валентина насторожилась, в хорошие новости что-то не верилось.

— Валь, а ты это… — баба Маша пожевала губу, все заглядывая куда-то Валентине через плечо. — Ты знаешь, на кладбище-то могила твоего отца разрыта… ага… и гроб, ну… поломан весь. И тела нет.

Нет тела… Очень захотелось рассмеяться, сказать, что вон оно, тело-то… но вдруг стало страшно. Как в первый день. И вроде как привыкла, но когда так…

Вдруг пришло понимание, что все по-настоящему. И надо что-то делать. Теперь не спрячешься, не скроешь, не отвернешься и не сделаешь вид, что не знаешь ничего.

Только сказать нечего. Знала ли она?

Неловко дернула плечом.

— Ты, это, Валь… ты, ну… этот твой, он же… — баба Маша охнула и побелела вся, начала креститься. — Он же упырь, Валь! Он же упырь… Ты гони его, слышишь? Гони его прочь!

Как же его прогнать? Он же отец. Пусть мертвый, но отец. Он любит их, помогает… и Сережке с ним так хорошо… Как же прогнать?

А они привели священника.

Соседи собрались и привели. Толстого, бородатого, с кадилом и бадейкой святой воды. Он устало поглядывал из-за забора, явно не веря в оживших мертвецов. Но ему хорошо заплатили, отчего бы не окропить…

Валентина сначала не хотела пускать, но потом испугалась. Не попа, конечно, и не соседей… хотя соседи ее саму со свету сживут, если не пустит. Затравят.

Но даже не их… Господа испугалась… Виданное ли дело?

Боже ж ты мой…

Отперла дрожащей рукой.

Вот и все. Казалось, сейчас поп прочтет молитву, водой святой брызнет и дед упадет… замертво… его снова похоронят. Валентина поняла, что не хочет. Это значит — потерять его снова, а она как-то уже привыкла и смирилась, что дед теперь такой… Путь лучше такой.

Но куда уж…

Все, значит. И не поделаешь тут ничего.

Только бы дед сопротивляться не начал.

Дед не начал. Его вообще мало волновал подошедший священник. Он как сидел на скамеечке у дома, рядом с внуком, так и остался сидеть. Безразличный.

— Сереженька, иди в дом.

— Мааам…

Но все же послушался.

— Это и есть ваш покойник? — хмуро спросил священник, в голосе явно мелькнул сарказм.

И Валентина подхватила.

— Какой же покойник? — всплеснула руками она. — Старенький, ходит плохо, да и голова уже… Да вы что?

Священник помялся. Случай был непростой… странный случай. Если уж на то пошло, тут не священника звать надо было… Но в конце концов решили, что прочитать молитву и окропить святой водой не помешает. Валентина закусила губу, стиснула на груди руки, ожидая…

Но ничего не случилось.

На деда щедро пролившаяся святая вода никакого впечатления не произвела, он, кажется, даже не заметил. Валентина еще какое-то время стояла, едва дыша, потом успокоилась. Значит нет. Ну и хорошо.

Поп еще потоптался, прочитал несколько молитв, потом пожал плечами и ушел, распекая по дороге глупых баб, которым невесть что мерещится. Сам он, кажется, тоже был рад, что все обошлось, мир не рухнул, привычные вещи остались на своих местах. Дед и дед.

Но соседи не успокоились.

Теперь Валентина слышала не тишину за спиной, а глухие проклятья. Как только не называли и чего не желали только. Обидно до слез. Очень сложно было делать вид, что не слышишь, что тебе все равно. Но начнешь отвечать — будет хуже.

Сережка, всегда вольно бегавший по улице куда захочется, теперь сидел дома, Валентина боялась выпускать его за ворота.

Что же теперь…

Прогнать деда?

Как же его прогнать? Куда он пойдет? Ну, как же… он же свой, родной… Вон, как помогать во старается, по дому все дела делает, какие может. С внуками сидит. Даже маленький Мишка у него на руках тут же затихает, гулит, улыбается и быстро засыпает.

Прогнать? За что? Дед же никому не делает зла.

Впрочем, Валентина, конечно же, понимала. Наверно, и сама бы боялась и ненавидела, случись это не с ней, а у других…

Но, что говорить.

Старалась придумать, как дальше жить.

А как-то ночью весь двор закидали мусором. Пакетами, бутылками, тухлой картошкой… Из баков наверно набрали… Валентина поохала, повздыхала, и все убрала. Кто это сделал — поди разбери. Да и если разберешь, что с того?

Следующей ночью разбудили крики.

Валентина вскочила, и как есть, в одной ночнушке, понеслась во двор. Еще толком не разобравшись…

Орал мальчишка… Да нет, не мальчишка даже, подросток лет четырнадцати… Васька, с соседней улицы, здоровенный амбал. Но орал он так пронзительно, отчаянно и звонко, что Валентина никогда бы не подумала… Испугалась.

Ваську за руку держал дед, спокойно и молча, но крепко, так, что тот, сколько не рвался, освободиться не мог.

— Отпусти! Ты что, отпусти! — закричала деду Валентина.

И дед послушно отпустил.

Васька не заставил себя ждать, и секунды не прошло, как рванулся, перемахнул через забор и галопом пустился прочь.

— Что случилось? — тихо спросила Валентина, скорее не деда, а саму себя. Руки тряслись.

Дед, конечно, не ответил.

Рядом, на дорожке, валялась канистра с бензином.

До утра, потом, Валентина не могла уснуть, все думала. Неужели все зашло так далеко?

А утром прибежала мать Васьки, Татьяна.

— Убийцы! Изверги! — голосила она. — Мальчика покалечили!

Мальчик нехотя плелся за ней, вполне здоровый на вид.

— Да что ж это делается, люди, а?! Валькин упырь мальчика покалечил. Люди, а! Люди! Слышите!

Валентина осторожно вышла на крыльцо, прижимаясь к стене. Хотелось ответить, спросить, чего же ее мальчик делал ночью в чужом огороде, да еще с канистрой… но спрашивать было страшно… да и бесполезно спрашивать. Не отвечать Татьяна пришла.

У Васьки и правда на руке, там где вчера держал дед, здоровенные синяки.

Народ начал выглядывать, поддакивать Татьяне. Конечно, отчего бы не поддержать… А она все голосила.

Упыря надо гнать! Не ровен час, как и их деток придет убивать! Это он пока вроде тихий, но кто ж знает-то? Тварюка ползучая! Вон, даже святая вода его не берет! А как он по ночам кровь пьет, а? Гнать! Пусть проваливает! Не место покойникам среди живых! И Валентина пусть проваливает!

Валентина очень тихо зашла в дом, закрыла дверь, прислонилась спиной к стене. Слезы душили, рвались наружу, но никак не могли вырваться… не хватало слез. Ноги подкашивались.

Вот и все. Вот и конец.

Ведь подожгут дом, рано или поздно — подожгут… С них станется.

Валентина сползла по стене на пол, обхватила руками колени, уткнулась носом. Тихо-тихо.

Сколько сидела так — сложно сказать. На улице гудела толпа.

Очнулась, почувствовав, как кто-то осторожно гладит по волосам. Сначала подумала, что Сережка, подняла глаза… Сережка стоял рядом, напуганный, бледный… но это не он. Это дед… отец ее приласкал. Гладил холодной непослушной рукой, что-то шептал, беззвучно шевеля губами, жалел…

И вдруг хлынули слезы.

— Папа… — всхлипнула Валентина. — Прости меня…

Дед покачал головой, улыбнулся, кажется, даже… И вышел за дверь.

Толпа вдруг стихла.

Валентина замерла, боясь даже посмотреть.

Тихо.

Скрипнула калитка в наступившей тишине. Ни звука.

А когда, наконец, Валентина решилась выглянуть — напуганная, замершая толпа соседей все еще стояла расступившись. И все, как один, глядели вдаль, в конец улицы, туда, куда ушел…