- А когда папа пьет здесь или в доме доктора Саутуорта, это тоже грех?

- Да, но тогда по крайней мере его не видят чужие люди. Ответь же мне: выпивает ли папа, когда вы с ним уезжаете?

Анжелика посмотрела матери прямо в глаза.

- Нет, - твердо сказала она.

Насколько могла вспомнить Анжелика, в тот раз она впервые намеренно солгала одному из своих родителей.

Пить, конечно, противозаконно и грешно, думал порой Арман, когда его мучала совесть, но ведь должна же быть в жизни хоть какая-то отдушина, черт возьми. Какое-то тепло, доброта, сучувствие, женская ласка, наконец. Если потребность в этом свидетельствует о слабости натуры, значит - он слабак, поскольку не раз пытался без всего этого обойтись, но так и не сумел.

Вначале Арман надеялся, что жизнь их исправится, когда Моника забеременеет. По мере того, как будет приближаться время родов. Ведь и его собственная мать, которая, забеременев, делалась невыносима, затем преображалась; вдруг, время сотворит такое же чудо и с Моникой. Но чуда не случилось.

В глазах окружающих Моника была идеальной женой. Даже Арман признавал, что по части домашнего хозяйства равной ей не было. Дом всегда блестел чистотой, а еда, хотя и не слишком разнообразная, была достаточно вкусной и обильной. Но иногда во время трапезы Арман вспоминал застолья своей матери Берты, чудесный чесночный запах, острое пощипывание соусов и подлив. Моника не любила никаких приправ.

Она уверяла, что от них портится желудок, хотя на самом деле верила старым женским байкам о том, что острые приправы повышают сексуальные аппетиты мужчин.

Вот так и пришлось Арману привыкать к однообразной на вкус пище, и в одно утро, опрокинув второй стакан вина, он подумал: я слишком много пью, пора бы немного сбавить обороты. Тем не менее, он наполнил фляжку доверху, как обычно. В конце концов, нужно же как-то продержаться до вечера. Влить в себя хоть немного тепла, чтобы забыть о невзгодах.

- Почему ты пьешь эту гадость? - спросила Моника.

Арман примирительно поднял руку.

- Мне это доставляет определенное удовольствие, моя дорогая, ответил он.

А сам подумал: только бы избежать очередного скандала! Только бы не сегодня. Господи, только бы не сегодня.

- Удовольствие! - Моника выплюнула это слово, словно оно обожгло ей язык. - Это все, о чем ты только можешь думать, да? А на меня тебе наплевать! Да, плевать на свою жену и на ее еще неродившегося ребенка. Тебе недосуг даже подумать о нас, верно?

- Ты не права, родная, - кротко ответил Арман, а сам подумал, что, если можно придумать словечка, которое совершенно не подходило бы его жене, да и никогда не подойдет, так это "родная". - Я только и думаю, что о тебе и о нашем ребенке.

- Не смеши меня, - хрипло произнесла она. - Ты всегда думаешь только о себе и о своих скотских удовольствиях.

Арман медленно налил себе на добрых два пальца чистого виски и выпил залпом, не разбавляя.

- О каких удовольствиях ты говоришь, Моника? - спросил он. - Виски? Секс? Или и то, и другое?

Моника внезапно закрыла лицо руками.

- Это не твое дело, Арман, - сказала она. - Пожалуйста, уйди отсюда и оставь меня одну.

Армана сразу охватил стыд. Он посмотрел на поникшую голову Моники, на ее рузбухший живот и, отставив стакан в сторону, попытался обнять ее.

- Нет. Не надо, Арман. Уйди отсюда. Оставь меня в покое.

- Моника! Моника, милая моя. Давай не будем сегодня ссориться. Позволь мне...

Моника вырвалась из его рук.

- Оставь меня в покое! - завизжала она. - Не прикасайся ко мне!

Лишь каким-то крохотным уголком мозга, не затуманенным яростью, Арман сумел осознать, насколько захлестнул его гнев. Гнев стучал в висках, пульсировал в жилах, но более всего распирал стиснутые кулаки, и это испугало Армана. Ему уже приходилось испытывать такое. Еще до того, как он затеял драку в салуне, до того, как завербовался в армию и до того, как едва не сломал челюсть одному из своих братьев. Арман понял, что готов ударить жену.

Он заставил себя отвернуться, но, если он сумел обуздать гнев в кулаках, с языком Арману совладать не удалось.

- Я ухитрился жениться на самой вздорной, взбалмошной и холодной, как рыба женщине во всем этом чертовом мире!

Моника рванулась к двери. Арман хотел было ухватить ее за руку, но промахнулся. Моника взбежала по лестнице наверх и, влетев в спальню, попыталась хлопнуть дверью перед носом Армана, но Арман успел подставить ногу.

- Ничего не выйдет, - сказал он. Я уже сыт по горло твоими выходками. Тебе это больше с рук не сойдет.

Моника не плакала. Повернувшись к нему спиной, она смотрела в окно, стройная и высокая, и Арман на мгновение подумал, что, глядя на нее со спины, никто не сказал бы, что она на сносях. Он смотрел на нее и чувствовал, как гнев постепенно вытесняется пустотой. Не зная, что делать с руками, он засунул их в карманы брюк и уставился на ковер, жалея, что не может выпить.

- Моника?

Она не повернулась и не ответила.

- Давай просто сядем и спокойно поговорим вместо того, чтобы бегать друг за другом по дому, словно детишки, играющие в прятки.

Арман попытался вложить в голос всю неизрасходованную нежность и ласку.

Не поворачиваясь, Моника ответила:

- Будь в тебе хоть капля здравого смысла, ты бы уже давно понял, что нам с тобой не о чем говорить.

- Хорошо, хорошо, - произнес Арман. - Но, Моника, я же пытаюсь понять. Я знаю насколько для тебя это тяжело...

На сей раз Моника повернулась.

- Ах, какой ты добрый, - язвительно заговорила она. - Херувимчик ты мой!

- Оставь, Моника, прошу тебя. - Арман вынул было руки из карманов, но почувствовав новый приступ гнева, засунул их обратно. - Я знаю, как трудно женщине дается беременность. Но вскоре этому придет конец, а пока мне бы не хотелось, чтобы ты вымещала все обиды на мне. Я готов помочь тебе чем только можно, но будь я проклят, если смогу снести такое отношение, как сейчас.

- Я, я, я, - заговорила Моника. - Ты только о себе и думаешь. Одно "я" у тебя на уме. Твое виски, твой покой, твое терпение, твоя жизнь - то, что тебе хочется.

Задрав голову, она быстро прошагала мимо Армана и вышла из спальни.

- Подожди, - окликнул он.