Самуил Яковлевич Маршак

Проза разных лет

ЗИМОВЬЕ НА ЮГЕ

Рассказ

Канун Нового года в южном курортном городе. Вчера еще в воздухе пахло весной, а сегодня обычный зимний день. В городском саду скорбно опустели длинные скамейки. На ветвях - иней. С набережных сюда долетают холодные брызги разбушевавшихся волн.

Больные редко выходят к своим креслам на балконах. На юге холод кажется истинным проклятьем божьим, и в этом духе обмениваются впечатлениями люди, встречающиеся на улицах.

Но и в южном зимующем городе чувствуется близость Нового года. Магазины бойко торгуют, а в семейных домах, где есть дети, можно видеть обычное предпраздничное оживление.

В нашем доме семейных квартир нет. В верхнем этаже одиноко грустит барышня-хохлушка, очень больная, но из больных самая привлекательная и кроткая. С ней рядом комнату снимает туберкулезный молодой человек, ширококостый, большой, но с бледным, потерянным лицом. Эти два жильца сейчас, как и всегда, тихо сидят в своих комнатах. Изредка в тишине раздается то кашель барышни, сопровождаемый легким отзвуком ее нежного, грудного голоса, то сердитый и нетерпеливый кашель молодого немца.

Нижний этаж грустит по-своему. Здесь чаще всего попадаются люди здоровые, но чувствующие себя одержимыми всеми недугами мира. С ними находятся их близкие, уверовавшие в эти призрачные болезни: тут и заботливые жены, и вечно испуганные родители, и нежные сестры.

Мой сосед - бывший земский начальник, когда-то кутила и весельчак, а теперь не то добровольный инвалид, не то ребенок.

Сейчас он отправляется в водолечебницу и, недовольный холодом зимнего дождя, делает плачущую гримасу. Наконец вспоминает, что болезнь дает ему право взять извозчика, хотя бы и для пути в несколько шагов.

- Послушайте, - говорит он мне расслабленным голосом. - Если вам у нас не скучно, - пауза и вздох, - то приходите к нам встречать Новый год. Мы получили этакого великолепного гуся с яблоками.

Минутное увлечение, а затем тяжкая реакция и вздох.

Я жду его в лечебнице, и мы вместе отправляемся домой.

В комнате у него тепло, но эта теплота какая-то больничная, как от фуфайки.

- Эмма, - говорит он жене, - доктор сказал, что я выгляжу сегодня гораздо лучше. Но сам я чувствую, что сегодня непременно повторится сердечный припадок!

Красивая Эмилия Васильевна озабоченно смотрит на него, а затем спокойно и не спеша готовит ему холодный компресс на сердце.

С компрессом на груди Евгений Аркадьич начинает хлопотать около елки и убирает ее, очень искусно работая тонкими пальцами. А спокойная Эмилия Васильевна идет заниматься своим деревенским гусем.

Приближаются сумерки, и к обеду приходят гости - барышня-хохлушка и молодой немец.

За обедом едят много. Жареный гусь из имения долгое время высится на блюде, несмотря на огромные розданные порции.

Из другой комнаты светится елка, увешанная самыми; причудливыми безделушками. К обеду подается коньяк, но настоящего праздничного веселья не создается.

Евгений Аркадьевич рассказывает анекдоты из своей деревенской деятельности: как он судил крестьян, как он расправлялся с мордвой, "с которой иначе нельзя".

Девушка-хохлушка несочувственно смотрит на него, но молодой немее все время добродушно улыбается,

Расходятся. Молодой немец идет домой и пишет родным поздравления на красных, раскрашенных открытках. Его комната поражает своей белизной и чистотой, - совсем больничная палата. Изредка он прислушивается к кашлю молодой девушки, и лицо его становится каким-то бессмысленно-нежным. Потом опять принимается за писание и лукаво улыбается.

Вдруг шаги и стук в дверь: Эмилия Васильевна, Евгений Аркадьич, ряженые. Плотные формы Эмилии Васильевны всячески протестуют против тесного военного костюма, который она напялила на себя.

- Эх, на тройке бы! - истерически восклицает муж. Жена пользуется моментом и говорит:

- Милый, поедем в деревню. Там и покатаемся всласть!..

На зов приходит молодая барышня-хохлушка. (Ее усиленно звал Евгений Аркадьич.)

Он предлагает ей танцевать. Она отказывается, смеется и кутается в шаль.

- Я так давно не думала о танцах!..

- Скажите, - обращается к немцу Евгений Аркадьич. - Ведь у вас сегодня будни? Ваш Новый год был тринадцать дней тому назад по новому стилю.

Немец, который твердо решился не выходить сегодня из праздничного настроения, отвечает ликующим тоном:

- О, нет! Я ведь не из Германии, а из Прибалтийского края. У нас старый стиль!

- Разве вы не из Швабии?

"Швабия" почему-то приводит немца в состояние несколько раздраженное.

- Я родился в России.

Больные любят ссориться. Кроме того, им, как и всем людям, хочется иногда поиздеваться над слабейшим.

- Может быть, и в России. Но почему у вас чухонское произношение и несколько монгольский тип?

- В вашем языке и в вас самих, - выпаливает немец, - много монгольского! Ведь вы - татары. Да, да, татары.

- Пусть так! - говорит Евгений Аркадьич. - А скажите, Давно ли вы закрыли свою булочную в Риге?

- Вы русский грубиян! - орет немец.

- Ну, ну, Эйтель-Тэйтель. Не ругайся! А не то я...

Они уже стоят друг против друга в самых угрожающих позах.

Сжатые кулаки немца, желтые и костлявые, напоминают два детских черепа.

Он тяжело дышит. Его успокаивает молодая барышня. Между тем и Евгений Аркадьич схватился за сердце. Улыбавшаяся за минуту пред тем Эмилия Васильевна уводит мужа вниз.

Они возвращаются к себе в комнату.

Поговорив с взволнованной барышней, я спускаюсь к ним и сижу в кресле.

Зажигают елку, раздают подарки, угощают конфектами. Но в этом доме нет детей, а без детей на елке, как бы это выразиться помягче, скучно...

АВИАЦИЯ

Перед одним из полетов к авиатору подошли три дамы: пожилая брюнетка, молодая шатенка и юная блондинка.

Пожилая брюнетка сказала:

- Ах, не летайте сегодня. Сегодня вы непременно разобьетесь. Такое уж у меня предчувствие... Авиатор сухо ответил:

- Благодарю вас за ваше предупреждение или... пожелание. Но летать буду.

Авиаторы ужасно упрямый народ - и дам не слушаются.

Другая дама - молодая шатенка вручила авиатору десяток апельсинов и сказала:

- Когда вы будете на высоте трех километров над Землей, очистите один апельсин и бросьте мне половинку. Нам обоим будет сладко: вам где-то под облаками, мне - на земле. Как будто между нами не было никакого расстояния!

Авиатор ответил:

- Апельсин - это можно... Точно так же, как ответил бы:

- Пиренеи - это можно. Странный народ - господа авиаторы. Третья дама, юная блондинка, как третья из сестер а сказке, высказала самое скромное желание:

- Покатайте меня, господин авиатор. Две предыдущие дамы даже не дали авиатору ответить ей,

- Душечка, - сказали они юной девице, - в вашем возрасте мы не летали. Благовоспитанные барышни вообще не летают. И, наконец, это чудовищно опасно. Каждый день мы узнаем о новых, вольных и невольных жертвах авиации. Люди, которые могут быть полезны обществу, семье, близким, не имеют никакого права летать. Летать - это ужасный Эгоизм.

Но категорические афоризмы дам только раззадорили молодую девицу, и она промолвила решительно:

- Я буду летать!

И добавила вкрадчиво:

- Если только monsieur согласится взять меня с собой.

Обе дамы с негодованием умолкли. Наступила пауза. Наконец авиатор пробормотал, улыбаясь:

- Пожалуйста, барышня. Садитесь.

Дамы злорадно поглядели на юную девицу. Она стояла у самого аппарата и с ужасом рассматривала эту штуку, которая вблизи не похожа ни на стрекозу, ни на птицу. Нисколько не изящна, и вовсе, как это говорится, "неустойчива"... Наоборот, даже на земле машина чуть-чуть пошатывалась.