Созданное Гисандром и уже успешно опробованное в битве с персами новое оружие, называвшееся баллистой, вообще могла постичь участь кифары Тимофея из Милета[11]. Как и все изобретения в Спарте, создателей которых почти всегда казнили. Ведь все новое запрещалось, а жизнь и смерть должны были идти своим чередом, как и сотни лет назад. Законы Ликурга были написаны на века и до сих пор оставались незыблемы. На страже этих законов и стояли эфоры, возвысившиеся даже над царями. А значит, по неумолимой логике, для того чтобы изменить судьбу Спарты, нужно было бросить вызов самими эфорам. И сделать это мог только тот, кто решился рискнуть своей жизнью и пойти до конца.
Смерть спартанцев не страшила. Они всегда готовы были умереть за родину. Но начать войну со своими соплеменниками для того, чтобы потрясти Спарту, а затем и весь греческий мир отменой заветов Ликурга, – на это были способны не многие из храбрецов. А лишь те, что отважились заглянуть в будущее. И еще те, кто просто любил своего царя и верил ему во всем.
Во главе возникшей буквально за последний год, не без участия Гисандра, тайной силы, стремившейся захватить власть в Спарте, находились только трое – сам царь Леонид, полководец Эвривиад и наварх Гисандр. Точнее, здесь, в Афинах, заметны были только трое, а сколько еще тайных советников, не считая пифия Клеандра, и доброжелателей находилось вокруг царя в войске и в самой Спарте, не знал даже сам Гисандр. Впрочем, как и количество его недоброжелателей, а также противников отмены древних традиций. Одно было ясно, их будет едва ли меньше, чем половина Спарты. Ни Леотихид, ни тем более эфоры, просто так власть не отдадут. А значит, все придется решать силой оружия. Но это не пугало мятежного царя. Ведь Леонид уже давно втайне создавал с помощью Гисандра то самое новое оружие, которое и решил теперь направить против тех, кто был так слеп и не хотел верить в его силу.
Однако недовольство эфорами и двоевластием, несмотря на видимость порядка, росло уже очень давно, и дело было не только в личности самого царя. За Леонидом и его помощниками, готовившими заговор, пошла почти половина армии Лакедемона, бившаяся с ним у Фермопил, при Дельфах и захватившая в итоге Афины. Стоило лишь ему озвучить свою цель. Для многих приверженцев рода Агиадов отдать жизнь за царя было равносильно смерти за Спарту, пусть даже и в борьбе с ее же сыновьями. Эти воины шли за своим царем туда, куда он скажет, и готовы были повернуть свое оружие против его врагов. Или тех, кого он назовет своими врагами. И хотя дом Евприпонтидов был менее популярен в народе, на первом этапе Леонид открыл свои планы лишь части полемархов, в которых был уверен, обозначив дату нападения. Остальные же пока оставались в неведении относительно планов царя.
Часть этой армии, шесть мор под предводительством верных царю полемархов[12], еще два дня назад также тайно вышла посуху из захваченных Афин в направлении Спарты через узкий перешеек под названием Истм. Сейчас она должна была достичь границ нейтральной Аркадии и вступить в нее, с тем чтобы еще через несколько дней быть на северной границе Спарты одновременно с тайным флотом царя, который подойдет к ее берегам с моря. Войско из трех тысяч спартанцев, по замыслу Леонида, было резервом и отвлекающим маневром одновременно. Основной удар по эфорам и стоявшему за них царю Леотихиду[13] из дома Еврипонтидов Леонид задумал, впервые в истории Лакедемона, нанести именно с моря и взял его подготовку на себя.
– Времени у нас мало, – сообщил Гисандру на том же совете Леонид, где кроме них присутствовал только Эвривиад, некогда командовавший объединенным флотом союзников в битве против персов, а теперь вновь вернувшийся по решению царя к командованию наземными силами, – персы под командой Мардония удалились от Афин и зализывают раны, но не ушли из Греции. Они ослаблены, однако еще не оставили попыток пробиться сквозь дельфийские проходы. Через Геллеспонт к ним постоянно подходят подкрепления. И война вскоре продолжится с новой силой. А потому наш удар в сердце Спарты должен быть неожиданным, очень быстрым и смертельным для наших врагов. Второго шанса у нас не будет.
Царь ненадолго замолчал, подошел к выходу из шатра и откинул полог, бросив взгляд на море и видневшийся внизу под холмом полуразрушенный порт Пирей. Главный порт Афин еще кое-где дымился после битвы с персами и недавних пожаров, но уже быстро возвращался к жизни усилиями того же Гисандра. Спартанский наварх разместил здесь почти сотню своих кораблей, из числа захваченных у афинян, а также их команды, которые также были заняты на работах. Шатер царя Леонида располагался на одном из холмов, окаймлявших самую большую гавань. Всего же Пирей, находившийся на обширном полуострове, имел как минимум три гавани. Главной был сам Пирей с несколькими бухтами, которые дополняли гавани Мунихии и Зеи. Две последние служили в основном стоянками для военных кораблей. В центральной же, то есть большой гавани, могли стоять не только военные триеры, но и торговые суда.
«Место выбрано неплохо, – мысленно похвалил Гисандр завершивших не так давно это грандиозное строительство афинян, – отсюда удобно и торговать, и воевать. Нам такой порт пригодится».
Между тем Леонид, посмотрев, как рабы восстанавливали поврежденную пристань для триер, скользнул взглядом по мощенной булыжником дороге, уходившей в сторону Афин, и, развернувшись, шагнул обратно к центру шатра. Гисандр не без удовольствия заметил, что, имея теперь в своем распоряжении все общественные здания и шикарные особняки захваченных Афин, Леонид все же предпочитал спартанский образ жизни роскоши местных правителей и тем более не стал уподобляться Ксерксу, царю царей, просто тонувшему в роскоши. Хотя имел к тому все возможности.
«Все-таки спартанцы есть спартанцы, – ухмыльнулся Гисандр, отворачиваясь в сторону, чтобы Леонид не счел это за насмешку, – в чем-то наш предок Ликург был прав, когда вводил законы против роскоши. И в новой жизни мы это, как исключение, возможно, оставим. Но время его остальных замшелых законов ушло. Пора вводить новые».
– Ты отплываешь вместе со мной, Гисандр, – вывел его из задумчивости властный голос царя, обратившего взор к карте Афин и прилегавших морских просторов, искусно выжженной на куске тонкой кожи. Эта карта лежала сейчас на небольшом белом столике с золочеными ножками. Единственном атрибуте роскоши, который Леонид позволил себе иметь в своей походной обстановке, да и то только потому, что ни одного другого стола поблизости не нашлось. Вся остальная мебель сгорела, а этот столик чудом уцелел.
– Мы возьмем с собой сорок кораблей, незаметно покинем Афины, обогнем Арголиду… – палец царя уверенно чертил невидимую линию морского пути, который им предстояло преодолеть за пару дней. – …Затем ночью разделимся в море на два отряда и нападем сразу на два города вот здесь.
Гисандр проследил за указующим перстом Леонида и увидел, как тот отчетливо ткнул в точки под названием Тирос и Кифанта.
– Я атакую Тирос, на рассвете захвачу его и казню всех, кто не подчинится. Затем, соединившись с армией из периеков, собранной доверенными людьми, которая будет ждать сигнала в моем темене…
«Так вот почему именно Тирос, – поймал себя на мысли Гисандр, – точно, ведь у царя там обширные владения. В них можно, не возбуждая подозрений, без труда спрятать большой отряд или даже небольшую армию до нужного срока. А оттуда до Тироса пара шагов. Ловко придумано».
– …быстрым маршем двинусь…
– На Спарту? – позволил себе перебить царя Гисандр.
– Нет, – простил ему дерзость Леонид, списав ее на обычную горячность спартанцев, с которой они бросались в любую схватку, – в Спарте нас будет ждать ожесточенное сопротивление, ведь Леотихид вскоре узнает о нашем приближении. Как бы мы ни старались скрыть его, после нападения на побережье, не пройдет и дня, как он узнает о нас. Поэтому сначала нужно обеспечить себе надежный тыл и захватить большую часть побережья, куда при необходимости можно подтянуть подкрепления из Афин.
