«Вот тебе, тятя, и мясо на обед, – мысленно присвистнул Михаил. – Называется, сходил за хлебушком. Вот уж действительно – убил бобра».

Мысли лихорадочно сменяли одна другую. Что теперь делать? Чужих Михаил не любил. Но оставить неизвестного в таком беспомощном состоянии и просто уйти тоже невозможно, хотя искушение было сильным. В подсознании крепко засело прошлое – клятва Гиппократа, которую студенты все еще называли по старинке, хотя официальное ее давно уже переименовали. И прочие предрассудки, которые, конечно, в новых условиях никакого значения не имели, но избавиться от которых было ох как непросто. Если бы на его месте был Рустам, тот наверняка не колебался бы. Огрел бы беднягу чем-нибудь тяжелым по голове, а труп сбросил в реку от греха подальше. Парень с детства был убежден, что дом – это крепость, а любой чужак – враг.

Откуда посторонний вообще здесь взялся? Из метро? Но до любой ближайшей станции отсюда было не меньше километра. Да еще по такой пересеченной местности, что далеко не всякий сумеет преодолеть. А может, дело обстоит еще хуже. Может, он один из тех, что приходят непонятно откуда и устраивают охоту – вовсе не на мутантов, а на себе подобных? Но почему, в таком случае, свои его бросили? Приглядевшись, Михаил решил, что химза неизвестного вовсе не похожа на униформу ночных охотников, хотя сомнения на этот счет у него остались.

Понаблюдав еще немного, как бедняга слабо загребает смерзшийся снег руками, Михаил наклонился и осторожно коснулся его плеча. Неизвестный дернулся, словно от тока, а потом рухнул и больше не шевелился.

«Отмучился, что ли? Может, закопать его где-нибудь в ямке? И никому ничего не говорить?» Но в глубине души Михаил знал, что не сделает этого, не сможет. И, кляня себя за мягкость характера, мужчина взвалил тело на плечи и понес в сторону убежища.

Когда он втащил неизвестного внутрь и снял с него химзу, то увидел, что тот был примерно его ровесником – можно было дать ему лет сорок с гаком. Раньше, наверное, его можно было бы даже назвать красивым, но перенесенные лишения наложили свой отпечаток на внешность. В темно-русых волосах обильно проступила седина, возле носа залегли глубокие складки, кожа была сероватого оттенка, что очень не понравилось Михаилу. Человек был явно сильно истощен и плохо соображал, что происходит – на секунду открыл глаза, непонимающе уставился на своего спасителя и снова потерял сознание. Михаил распахнул дверь и шагнул из тамбура в главное помещение. Дом, милый дом – выкрашенные когда-то серой масляной краской стены, в середине сколоченный из досок уже после Катастрофы стол, который по мере необходимости отодвигался к стене, когда в холодное время все ночевали в общем зале; вокруг стола разномастные стулья. Несколько человек, сидевших за столом, тревожно смотрели на него.

– Ну и чего вы переполошились, – наигранно-бодро сказал врач, прислонив найденного к стене – тот все время норовил завалиться на бок. – Вот такой сегодня улов. Подлечим, тогда и узнаем, кто и откуда. Лана, Гуля, возьмите мясо, а я этого беднягу в свободной комнате устрою. А где Гарик?

– Спит, у него нога опять разболелась, – выглянула из соседнего отсека Тина. И, застыв, уставилась на раненого.

Тихая Гуля, как всегда, без лишних расспросов подошла и без видимых усилий потащила в пищеблок тяжелую тушку животного, стараясь не уколоться об иглы, кинув мимоходом взгляд исподлобья на раненого. Что было в этом взгляде – страх, жалость?

– Это кто? – спросил Рустам. В раскосых глазах видна была настороженность, парень явно не понимал, зачем чужака притащили в убежище. Он по-хозяйски обнимал Наташку, которая с любопытством, но без страха разглядывала чужого человека. Джаник на всякий случай держался за спиной старшего брата. А красавица Сакина, как всегда, лишь безмятежно улыбалась, потряхивая черными косичками.

– Он умрет? – пискнула Ирка.

– Конечно, – тоном умудренной женщины сказала семнадцатилетняя Наташка. А Максим молча глядел на незнакомца, но в темных, как у матери, глазах плескался ужас.

– Это мы еще посмотрим, – сказал Михаил. Его раздражала Наташкина самоуверенность, ее стремление оставить последнее слово за собой. Вот и сейчас ведет себя так, словно она умнее всех, хотя, по сути, младше Ирки на несколько месяцев, и не пристало ей корчить из себя всезнайку. Не мог он привыкнуть к мысли, что эта долговязая девчонка – тоже его дочь. И дело было не в ее изъяне – возможно, в характере, который та явно унаследовала от матери. А скорее всего, в матери и была причина – не любил Михаил Тину и жалел о том, что когда-то произошло между ними. Да и не похожа была на отца Наташка. У него – нос чуть ли не картошкой, невыразительное лицо и волосы какие-то серые, с обильной проседью. Ей достался от матери прямой носик, красивые русые волосы, которыми она очень гордилась и подолгу расчесывала, заплетая в косы, и большие серые глаза. Можно было бы назвать ее красавицей, если б не ее руки.

Ланка подошла, вгляделась в бледное лицо – и вдруг вздрогнула.

– Ты чего? – спросил Михаил.

– Да нет, так. Зябко что-то. – Женщина судорожно поежилась. Михаил понимал – врет. Неужели она узнала этого типа? И если да, то почему не хочет сказать об этом? Но он уже знал ее и понимал, что если она решила молчать, то выпытывать что-либо бесполезно. Оставалось только ждать.

«Убил бобра – не жди добра», – сжав зубы, напомнил себе он.

Неизвестный не спешил приходить в себя. Словно истратил все силы на то, чтобы сюда добраться – и измученный организм отомстил. Михаил в глубине души побаивался, что тот может и вовсе не оправиться. Нельзя сказать, чтобы это его особенно огорчало, но в таком случае не стоило и тащить бедолагу в убежище.

Дежурили возле него все три женщины бункера по очереди. Но Михаил заметил, что Тина делала это охотнее других, и даже, как ни странно, иной раз сама вызывалась подменить на дежурстве Гулю – мол, та куда лучше управляется на кухне, потому грех отрывать ее от приготовления пищи. Это заставляло задуматься – Тине прежде такая забота о ближних была совсем не свойственна.

Гуля, наоборот, под любыми предлогами старалась отвертеться от обязанностей сиделки – и это тоже было удивительно. Больной был в беспамятстве и особого ухода не требовал, разве что иногда надо было поить его водой или бульоном и давать лекарства. Потому, по мнению Михаила, сидеть возле него было не в пример легче, чем управляться по хозяйству. Еще туда часто заглядывал Максим, и это лекарю совсем не нравилось. Мальчик слишком большой интерес проявлял к внешнему миру, это пугало. Он еще не понимал, что безопасность – здесь, а там, снаружи, одни беды.

– Ну, как наш раненый? – спрашивал Михаил сына. Он и сам осматривал беднягу по несколько раз в день, но вдруг мальчик застанет тот момент, когда больной придет в себя.

– Никак. Иногда шепчет что-то.

– И что?

– Непонятное. Про какого-то фараона… Это ведь древние цари, да, папа? Те, что жили в пирамидах? Помнишь, ты рассказывал…

– М-да, кто о чем, – буркнул себе под нос Михаил. – Не жили они в пирамидах, их там хоронили. Однако, крыша у людей едет капитально. Кто на Моране-смерти заклинился, а этот на фараонах съехал… Ладно уж как те, на древних славянах… – Он кивнул в ту сторону, где находилась Сетуньская крепость. – А фараоны-то тут при чем?

Может, не стоило рассказывать мальчишке историю древнего Египта? Зачем это нынешним детям? Тем более их детям, которые, кроме бункера и ближайших оврагов, ничего и не видели. И возможно, никогда не увидят. От этих историй у них тоже может съехать крыша. Но чем было заниматься долгими вечерами? И Михаил как умел старался передать детям знания – вдруг все же им удастся выжить и нарожать своих, и рассказать им, в свою очередь, о том, как был устроен мир и как он пришел к концу. Хотя, кажется, знания отложились у мальчишки в голове очень своеобразно. Впрочем, может, все это зря? Скорее всего, остатки человечества потихоньку вымрут, и на обломках будет долго зарождаться новая жизнь, и когда-нибудь, когда новые люди станут интересоваться, что было тут до них, они тоже начнут копаться в остатках былой цивилизации, пытаясь догадаться, какое назначение имел тот или иной предмет. Кочевавшие здесь племена оставили после себя каменные наконечники стрел и копий, а что оставят они? Сколько там времени разлагаются пластиковые пакеты и табачные окурки?