Джонни присвистнул.

— Бьюсь об заклад, ты решил, что тебе конец.

— Ясное дело, решил! Выплываю на поверхность — прямо передо мной пасть Снежинки. — Мик помолчал. — Знаешь, это ведь все врут, будто в такие мгновения вспоминается вся прежняя жизнь. Я ни о чем не мог думать, кроме как об этих зубах. Гадал, проглотит она меня целиком или, стерва, перекусит пополам.

— А дальше? — спросил Джонни, затаив дыхание.

— В общем, она не перекусила меня пополам. Только подтолкнула легонько носом, будто сказала: «Давай дружить». С тех пор мы и подружились. Если мы с ней не поплаваем хоть денек, она начинает нервничать. А я не всегда могу — если это заметят, скажут профу и тогда всему конец.

Мик засмеялся, уловив на лице Джонни тревогу и неодобрение.

— Так это же гораздо безопаснее, чем укрощение львов, а люди сколько времени их укрощают. Мне здорово нравится. Я, может, когда-нибудь доберусь до больших китов, вроде синих, тонн на сто пятьдесят.

— Что ж, они, по крайней мере, тебя не проглотят, — сказал Джонни. С тех пор как он попал на остров, он многое узнал о китах. — У них слишком узкие глотки, и они жрут креветок и всякую другую мелюзгу.

— Ладно, ладно! А что ты скажешь насчет кашалота, этакого Моби Дика?[2] Уж он-то может в один присест проглотить десятиметрового кальмара.

Мик горячился все больше, а Джонни вдруг понял, что им движет дух соперничества. Даже и теперь дельфины равнодушно сносили его присутствие и никогда не проявляли радости и симпатии, не то что при виде Джонни. В общем хорошо, что Мик наконец обрел друга среди китообразных, но лучше бы этот друг был более миролюбивым.

Джонни так никогда и не увидел Мика и Снежинку плавающими рядом: профессор Казан приступил к следующему опыту.

Много дней он провел, монтируя магнитофонные ленты и составляя длинные фразы на дельфиньем языке; но и теперь у него не было уверенности в том, что он сумеет сказать дельфинам то, что намерен. Он надеялся, что там, где перевод не удался, быстрый ум дельфинов доскажет то, чего не хватает.

Часто он задумывался над тем, как они относятся к его речам, которые он складывал, словно мозаику, из слов, добытых из многих источников. Каждая фраза, переданная под водой, звучала, очевидно, так, как если бы дюжина или больше дельфинов поочередно произнесли несколько слов, каждый с присущим ему выговором. Слушателям все это должно показаться очень странным, потому что они вряд ли имеют представление о таких вещах, как магнитофонная запись и звукомонтаж. И если они вообще хоть что-нибудь понимают из производимого им шума, то это только доказывает, как они умны и терпеливы.

Когда «Летучая рыба» отчалила от пристани, профессор Казан заметно волновался, хотя обычно это не было ему свойственно.

— Знаешь, как я себя чувствую? — сказал он доктору Кейту, стоявшему рядом с ним на баке. — Так, словно я пригласил в гости друзей, а потом напустил на них тигра-людоеда.

— Ну, ну, не так уж мрачно, — засмеялся Кейт. — Друзья честно предупреждены, а тигр находится под вашим контролем.

— Надеюсь, — сказал профессор.

Репродуктор на борту объявил: «Открываем ворота бассейна. Однако она что-то не спешит уходить».

Профессор Казан поднял к глазам бинокль и посмотрел назад, на остров.

— Не хотелось бы, чтобы Саха отдавал ей свои команды, пока это не понадобится, — сказал он. — А вот и она.

Снежинка медленно плыла по каналу, соединявшему бассейн с морем. Когда канал кончился и Снежинка оказалась в открытых водах, она заметалась, завертелась, словно потеряв ориентировку; казалось, все ее удивляет. То была характерная реакция животного или человека, долгое время находившегося в заточении и выпущенного затем на волю.

— Вызовите ее, — сказал профессор.

В воду передали сигнал «сюда!» Даже если на родном языке Снежинки это слово звучало иначе, оно было одним из тех слов, которые она понимала. Снежинка поплыла к «Летучей рыбе» и не отставала больше от судна.

А «Летучая рыба» все удалялась от острова, держа курс в глубоководную часть моря за рифом.

— Мне нужно достаточно места для разворота, — сказал профессор Казан. — И я уверен, что Эйнар, Пегги и К° это оценят, если им придется спасаться бегством.

— Если они появятся. Быть может, у них хватит ума не показываться, — ответил доктор Кейт с сомнением в голосе.

— Что ж, через несколько минут узнаем. Сигнал призыва транслировался все утро, так что все дельфины в радиусе многих миль должны были его услышать.

— Глядите! — сказал вдруг Кейт, указывая на запад. В полумиле параллельно курсу судна плыла небольшая стая дельфинов. — Вот ваши добровольцы, но подойти поближе они, видно, не торопятся.

— Сейчас начнется потеха, — пробормотал профессор. — Пойдемте на мостик к Сахе.

Радиоаппаратура, которая посылала сигналы Снежинке через коробку, укрепленную у той на голове, и принимала в ответ импульсы ее мозга, была установлена близ штурвала. Из-за аппаратуры на маленьком мостике «Летучей рыбы» стало совсем тесно, но Стефен Науру и доктор Саха должны были находиться рядом. Оба точно знали, что надлежит им делать, и профессор Казан не собирался вмешиваться, если, конечно, не возникнут чрезвычайные обстоятельства.

— Снежинка почуяла их, — прошептал Кейт.

Сомнений не было, от растерянности, охватившей ее, когда ей предоставили свободу, не осталось и следа: она ринулась прямо на дельфинов, как быстроходный катер, вспенивая длинный след.

Дельфинья стая мгновенно рассеялась. Профессор с горьким чувством вины представил себе, что думают о нем сейчас дельфины, если они вообще способны в такой момент думать о чем-либо, кроме косатки.

Она разогналась к одному толстому дельфину, и их разделяло уже не больше десяти метров… И вдруг Снежинка взлетела в воздух, но сейчас же звонко плюхнулась да так и осталась лежать неподвижно, мотая головой совершенно как человек.

— Два вольта, центральный участок наказания, — сообщил доктор Саха, снимая палец с кнопки. — Интересно, попробует ли она еще раз.

Дельфины, удивленные и даже потрясенные результатами опыта, снова собрались в стаю, но держались на расстоянии нескольких сот метров от этого места. Они тоже неподвижно лежали в воде, зорко следя за своим исконным врагом.

Снежинка не сразу опомнилась от полученной встряски. Она медленно поплыла в сторону от дельфинов. Наблюдатели не сразу разобрались в ее тактике.

Она описывала большие круги, в центре которых находились все еще неподвижные дельфины. Лишь внимательный взгляд мог уловить, что это не окружность, а постепенно сужающаяся спираль.

— Собирается надуть нас, не так ли? — с восхищением сказал профессор Казан. — Подплывет, насколько осмелится, делая вид, что не заинтересована, а потом ринется на них.

Именно так она и поступила. Если дельфины все еще оставались на месте, это доказывало их безграничное доверие к друзьям-людям и еще — поразительную быстроту, с которой они усваивали новые истины. Редко приходилось повторять дельфину одно и то же дважды.

Напряжение росло по мере того, как Снежинка приближалась по спирали к центру, подобно головке с мембраной на старомодных граммофонах, постепенно продвигающейся к шпинделю. Только какой-нибудь десяток метров отделял ее от ближайшего и самого отважного дельфина, когда она наконец решилась.

Косатка может ускорить движение с невероятной быстротой. Но доктор Саха был готов ко всему и держал палец в нескольких миллиметрах от кнопки. Шансов на успех у Снежинки не оставалось.

Она была разумным животным — не столь разумным, как намеченные ею жертвы, но обладала интеллектом примерно того же уровня. Снежинка поняла, что потерпела поражение. Оправившись от второго шока, повернулась спиной к дельфинам и поплыла прочь. Палец доктора Сахи опять ткнулся в приборную доску.

— Эй, что вы делаете? — спросил шкипер «Летучей рыбы», следивший за происходящим с явным неодобрением. Как и его племянник Мик, он не желал, чтобы обижали Снежинку. — Она же вас послушалась!