– А что про него рассказывать?

– Не зли его. Он ведь явно не допустит, чтобы ты была в его тусовке вместе с Вороновым.

– А я знаю. Когда ты пропала, я тогда у него в «Лилии» спрашивала про тебя. Так Айс велел мне больше не ошиваться рядом.

– Вот и не подходи к нему, – Машка успела выйти из ванной и уже стояла рядом. – Он в порошок сотрет тебя, меня, любого в этом универе… особо не напрягаясь. Такую жизнь веселую устроит, что бег от охраны на морозе покажется легкой…

– Почему ты его боишься? Он тебе что-то сделал? – Я сомневалась, что подруга ответит.

– Сделал… не мне… Но я не обольщаюсь. И до меня дойдет…

Машка мрачно уставилась в точку на окне, не замечая чашку с горячим кофе в руке.

– Так может в полицию пойти? – сказала и тут же поняла, какую глупость ляпнула. Вон, когда Полянского искали, по одному щелчку Леднева съехались…

– Молчи лучше и не лезь. Я сама решу с ним…

Ну да, конечно. Решишь.

– Может, все-таки расскажешь? Я могла бы…

– Ты Воронова отшей деликатно и заведи себя парня-ботаника!

– Не думаю, что он ко мне еще подойдет…

На улице сегодня заморозки. Лед хрустит под ногами, скользко. Хорошо хоть идти недолго. Шли молча и к больной для Машки теме больше не возвращались. Но мне очень хотелось выяснить, что тут, к черту, происходит… Я знала про всех ее парней, график ее «красных дней», как она изводила своего отца, как дважды сбегала из дома, но ее возвращали. Я была в курсе ее тактических планов по скорому замужеству… но Айс?.

– Ну как, Барсукова, все прошло, а? Тебя, наконец, осчастливили?!

Молчу и иду дальше. При Епифанцевой девчонки меня редко доставали, а тут, как назло, одна: Маню задержали после пары социологии. Ей, похоже, придется переписывать последний реферат. Ведь не глупая же, так зачем было «сдирать» из интернета?

– Варюха, как жизнь? Жду тебя в пятницу в «Пятнице»!

Да что же это такое!? Останавливаюсь и сбрасываю с плеча руку Зотова.

– Вряд ли, у меня дела, – говорю я куда-то в бок, ускорив шаг. А ведь не отстает…

Ура, туалет! Женский!

О, нет! Лучше я б осталась с придурком!

В школе женский туалет выполнял массу «непрофильных функций». Здесь домашние девочки превращаясь в оторв. Здесь пили, курили, кто-то даже кололся. Здесь случался первый и не первый секс. Здесь ругались, мирились, дрались, делились прокладками, колготками, презервативами, сигаретами и даже списывали домашку… Все самое важное происходило здесь.

Что, и здесь также? Передо мной стояла Лара, та породистая блондинка, которая устроила разборку вчера в читалке. Она была не одна, рядом стояла рыжая Катя.

Не знала, что она вернулась. Интересно, а Полянский? Они хоть что-то помнят? Знают, кто на них напал?

– Тебе неприятности нужны? Я, что, неясно выразилась? – блондинка шла на меня. – Ты, шваль, красивой жизни захотела?

Дальше полился такой отборный мат, что я чуть не присела, было бы на что. Стою и молчу. Никогда не знаю, что сказать, что сделать, как себя вести, когда на меня вот так кричат, оскорбляют… Умом понимаю, что надо защитить себя, сказать в ответ что-то умное, едкое, такое, чтобы от меня отстали и побоялись впредь подходить. Но я стою и молчу.

– …Поэтому ходи и оглядывайся по сторонам теперь!

Идет на меня, больно толкает плечом так, что я оступаюсь и едва не падаю на пол.

– Дешевка!

Еще одно обидное слово, я едва сдерживаю себя, чтобы не ударить. Лара здесь хозяйка. Ни с ней, ни с рыжей Катей в стенах универа никогда ничего не случится. В отличие от меня. А если что случится, то поверят им.

– И передай подружке, увижу ее рядом с Максом… – договаривать Катя не стала, в туалет зашли какие-то девчонки. Да и что договаривать-то, и так все очевидно.

Едва не опоздала на пару, даже Епифанцева была уже в аудитории. Я зря надеялась, что от меня отстанут: пока шла по рядам со всех сторон доносился шепот и еле сдерживаемые смешки. Сходила, называется, на свидание. Чувствую себя, как на арене, но не цирка, а Колизея. Вот-вот все зрители дружно повернут большой палец вниз…

– Ты где была? Я тебе писала, – Машка сердита, бесится, когда меня нет рядом или не знает, где я. И почему-то не всегда понимает, что я тоже могу злиться, когда она непонятно, где и с кем зависает. Отвечать не стала, быстро открыла тетрадь и приготовилась записывать за преподавателем.

– Attention, please. It’s time to speak about…

Поговорить нормально с Машкой удалось только после пар. Я не стала рассказывать во всех деталях, что произошло. Упомянула лишь, что Катя с Максом вернулись.

– Надеюсь, ты не собираешься продолжать ходить за Полянским? – Меня мало волновали угрозы Рыжей, куда больше беспокоил сам Полянский и его друзья. В особенности – один его друг.

– Не собираюсь, можешь не волноваться. Других забот хватает.

Я промолчала, и разговор сам собой прекратился. Каждый думал о своем: я – о предстоящем первом рабочем вечере в баре, у Епифанцевой на уме была очередная тусовка.

К своим 19 годам я успела сменить немало работ и подработок, я писала и редактировала, разносила документацию, продавала мороженое в парке… А вот официанткой как-то еще не приходилось. Странно? Наверное, дело в бабушке, точнее в ее отношении к подобным заведениям и людям, которые там работают. Она не была ханжой, многое мне позволяла, но в такие места меня никогда не пускала. Понятно, что я была маленькой тогда, но будь даже взрослее, вряд ли бы одобрила мой поход туда. И уж тем более была бы против моего решения там работать.

Мне лет 10, мы идем с кладбища, каждый год в этот день я приношу цветы на могилы родителей. Я почти их не помню, иногда мне снится высокая красивая женщина с длинными волосами и очень доброй улыбкой. Я знаю, что это моя мама, их с отцом фотография стоит на тумбочке рядом с диваном. Однако воспоминания такие расплывчатые… Вот мы на детской площадке, здесь много детей… Мама, рядом какая-то красивая тетя, я бегаю с какими-то детьми… Мы смеемся…

Отца не помню совсем. На фотографии с мамой стоит невысокий лысеющий мужчина в очках и с уже заметным пивным животиком. Он немного ниже мамы, но дело не в росте или лысине, просто я не могу поверить, что у этих людей есть что-то общее, что у них семья, ребенок…

Я не сразу поняла, что меня так смущает в этой фотографии. Лишь когда у меня появился первый в моей жизни друг, и, сидя у него дома, мы рассматривали свадебный альбом его родителей, я, наконец, осознала, в чем дело. Я не видела радости на этой фотографии. Мама улыбается, но улыбка какая-то вымученная, ненастоящая что ли. Стоит прямо, как будто одна, сама по себе. А папа… Папа держит ее за руку и улыбаясь смотрит на нее. Робко как-то смотрит, снизу вверх. Бабушка говорила, что это единственное фото, которое осталось от родителей, остальные потерялись при наших переездах. Я храню эту фотографию всю жизнь, больше у меня нет ничего от них. Нет, вру. Конечно, есть. Я есть. Я – папина копия: те же темно-русые волосы, высокий лоб и широкие скулы. Только глаза мамины, светло-зеленые и форма точно такая же. Поэтому всем, кто видел фотографию моих родителей, кажется, что я больше похожа на нее, но это не так.

Та же карточка и на могиле, их похоронили рядом… Каждый год мы приходим сюда, могилы всегда ухожены, если так можно сказать. Я знаю, бабушка дает деньги сторожу, он присматривает… У нас никогда не было много денег, но она платила, а сама никогда не прибиралась там и меня не пускала. Я хотела спросить почему, но в детстве побаивалась, а потом уже не успела. Мы просто сидим молча на скамейке, она никогда не разговаривает с ними, как это делают многие на кладбище. Просто смотрит в одну точку, потом кивает мне, и мы идем на автобусную остановку, чтобы уехать в свой город, где сейчас живем. Каждый год одно и то же, выверено до последнего жеста… И только сейчас все было по-другому.

Мы проходим мимо какого-то здания, вокруг него много людей. В прошлом году тут была кафешка, а сейчас… сейчас – бар-ресторан «Магнолия». Мне мало лет, я никогда не была в таких местах. Но даже я понимала, что на ресторан это заведение не тянет. У входа стояли, пошатываясь, какие-то мужчины: они громко смеялись, обнимали женщин. Рядом на летней веранде сновали официанты.