Но Александра не спешит продолжить. Веки её смежаются, и на какой-то миг Шистад боится, что она сейчас упадёт назад, и вскакивает, и ладони его почему-то удерживают её лицо.

Логично было бы схватить её за плечи, а он… Что он делает?

Александра приоткрывает глаза и смотрит на него затуманенным взглядом. И Крису хочется… хочется…

— Да, — повторяет Ольсен. — Она сводит меня с ума, твоя чёртова улыбка.

Крису хочется, чтобы она заткнулась и чтобы никогда не останавливалась.

— И твои шутки…

Крис надеется, что её стошнит, и она замолчит. Крис надеется, что она продолжит.

— И твоя забота… И то, что ты помог мне…

Крис ждёт, что сейчас вернётся Вильям, и желает, чтобы он никогда не возвращался.

— И ты тоже.

Александра закрывает глаза. Крис Шистад верит, что наутро она ничего не вспомнит, но надеется, что не забудет.

========== Глава 4 ==========

Воскресенье, 07:51

Александра переворачивается на бок, и её рвёт.

Вильям усаживается сзади и приподнимает девушку, прежде чем придержать ей волосы. Рвотные позывы сотрясают тело Ольсен, она старается дышать глубоко, но каждый раз, ощущая отвратительный привкус на языке, снова задыхается. Спазмы сжимают горло, и её всё рвёт, рвёт и рвёт.

Перед глазами — пелена, это слёзы застлали взор, и она даже не видит, что, слава богу, её тошнит не на пол, а в таз. Александра может чувствовать только кульбиты, которые совершает оставшееся содержимое желудка, и тёплое дыхание Вильяма на своей макушке.

— Тише… Всё хорошо, милая, всё хорошо, — шепчет Магнуссон, и всё её тело снова сотрясается и горит.

Руки Вильяма обвиваются вокруг её талии, и становится легче. Мерзкий кислый привкус во рту, конечно же, никуда не исчезает, но звук его голоса действует успокаивающе.

— Вот так, молодец.

Александра откидывает голову на плечо Вильяма, и из груди её рвутся рваные вдохи. Парень больше ничего не говорит, баюкая девушку в своих объятиях.

Александра вся потная, измождённая, с лихорадочно блестящими глазами на осунувшемся за ночь лице. Она смотрит пустым взглядом в потолок, ощущая, как рядом бьётся любящее сердце, и ненавидя себя каждой фиброй души.

— Ничего. Ты в порядке, теперь ты в порядке.

И слёзы снова бегут по щекам Александры. Она сама себе отвратительна — за то, что выглядит настолько слабой, за то, что опять заставляет Вильяма видеть её настолько жалкой, за то, о чём думала…

Ей хочется выплюнуть эту желчь, но это уже даже не желудочный сок, а что-то в её мыслях, в её голове; что-то грязное, отвратительное, недопустимое.

— Прости меня… прости.

Объятие Вильяма становится крепче и увереннее. Александра всё продолжает шептать, но он только сильнее её удерживает, боясь, что та чужая и сломленная Александра вернётся, — пугливая, незнакомая ему девушка, плачущая на похоронах бабушки.

— Я с тобой. Слышишь? Я с тобой.

Александра сжимает дрожащими руками его руки, оставляя следы от ногтей, но боли Вильям не ощущает. Даже сейчас, потерянная и поддавшаяся панике, Александра Ольсен остаётся той, кем была всегда, — константой в его жизни.

***

09:01

Александра оправляет домашнее платье и подбирает под себя ноги.

Девушка выглядит чересчур бледной, на губах нет ни кровинки, но она наконец-то вымыта, причёсана и собрана. У неё больше не дрожат руки, и глаза смотрят на Вильяма как и прежде — со спокойной лаской и тихой любовью.

Но Магнуссон всё равно окидывает Ольсен долгим пронизывающим взглядом, прежде чем отойти от дивана и пойти на кухню. Он может видеть её и оттуда, но расстояние между ними нервирует его все те минуты, что необходимы для заварки чая.

Александра тем временем включает свой почти разряженный телефон, медленно нажимает на экран и подносит к уху. Вильям ни о чём не спрашивает и практически игнорирует происходящее: даже когда девушка кладёт телефон подле себя, он всего-навсего вынимает заварку из кружки и идёт обратно.

Ольсен принимает кружку. Магнуссон не садится до тех пор, пока не убеждается, что она пьёт — медленными глотками, степенно, если не сказать чинно. Вся такая светская и серьёзная, с мокрыми губами, которые ему хочется поцеловать.

Александра улыбается.

Она отставляет кружку на стеклянный столик, поворачивается к Вильяму всем корпусом и делает то же, что и всегда, когда между ними повисает эта странная ненавистная тишина: широко разводит руки.

Ни дать ни взять хрупкая птичка, которая вот-вот взмахнёт крыльями и улетит; и словно чтобы не дать этому случится, Вильям подаётся ей навстречу и обнимает, ощущая, как её ладони опускаются на его спину.

— Прости меня, — снова говорит Александра, но на сей раз в её голосе нет ни отчаяния, ни страха. Этот голос проникает внутрь него, всё рушит и собирает заново. — Прости, что раз за разом заставляю тебя волноваться.

Вильям знает, что чувствует, но не может облечь в слова — всё это не важно. Его беспокойство, её панические атаки — это не имеет значения. Для него нет ничего сложного; всё просто, если Александра здесь рядом.

— Я не собиралась напиваться. Я знаю, что в моём состоянии пить не следует, — она говорит негромко, стараясь подобрать каждое слово, и это, как и всегда, отзывается в Вильяме болью. Александра не должна подбирать слова рядом с ним. — Наверное, я просто сильно по тебе скучала.

И стена между ними рушится.

Александра чувствует, что Вильям улыбается. В эту секунду она ни в чём не сомневается и не понимает, как вообще может сомневаться. И она любит его, просто любит, и всегда будет любить.

О чём вообще думал её глупый пьяный мозг? Удостовериться? В чём? Вильям с ней, даже если его прямо сейчас нет рядом; он под кожей, в венах, в мыслях, во всей ней.

— Господи, — в конце концов, говорит Ольсен. — Я так сильно тебя люблю.

Вильям смеётся. Этот грудной смех заражает и Александру, и вот они смеются уже оба. Девушка даже не замечает, что Магнуссон отстранился и смотрит на неё, и в его глазах она находит всё.

— Знаешь, — произносит Вильям, — возможно, тебе стоит пить почаще.

Он берёт её лицо в ладони, и к Ольсен возвращаются краски.

— Скажи это ещё раз.

— Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я…

И когда Вильям целует Александру, кровь приливает и к её губам. В этом поцелуе нет ни одного вопроса, но есть тысяча ответов, и каждый из них звучит одинаково: «Я люблю тебя».

В этот момент Александра почти не вспоминает свой приступ, спровоцированный вовсе не алкоголем, как подумал Вильям, а чувством вины за то, что никогда не должно было ей присниться.

Даже о Крисе она почти не думает — о том, как он держал её за руки последние дни, о том, как эти небрежные касания удерживали её от падений.

— Прости меня, — шепчет Александра, уже скорее для себя, чем для Вильяма.

Парень гладит её волосы и всё ещё улыбается:

— Перестань извиняться. К тому же Крис сказал, что ты вела себя хорошо и рано легла спать. Никто не знал, что тебя ждёт такое экстремальное пробуждение, — Вильям пытается перевести всё в шутку, но Александра вздрагивает, услышав имя Криса.

— Крис? Ты с ним разговаривал? Что он сказал?

«Какого чёрта он не отвечает на мои звонки?»

Вильям пожимает плечами:

— Только то, чтобы мы не смели пачкать его чистый пол. Он оставил тебе тазик.

Между бровями Александры появляется складка. Значит, вчера Крис отвёл её пьяную спать? Она помнит, как он вёл её, но ей почему-то казалось, что сначала они свернули в ванную…

— Лучше бы он убрал бутылки, — бурчит Ольсен. — И ту рыжую из нашей кухни.

Александра помнит, как проснулась ранним утром от звука открывшейся двери и приглушённого голоса Вильяма, выпроваживающего заснувшую гостью.

— Перед уходом он ещё пробурчал что-то о том, будто бы осведомлён, что за убийство в нашей стране сажают, и ты не должна распускать руки.

— Я? — удивляется Александра и морщит лоб. — Что он сделал?

Ответа у Вильяма не находится.