— Ты как в неё попал?

— А шо я, белым к кострам попрусь?

— А-а. — Протянул я, восхищаясь смекалкой друга, — ну и…?

— Думал печенеги, но не они, полтора десятка отдыхают, многие спят, двое полон охраняют, один спал в пол-стрелища отсюда, на холме у края леса, — Данил хищно ощерился и похлопав по сапогу продолжил — один на холме сидит супротив костров и один на той стороне луговины, всего два десятка. Все при оружии и брони сняты, лошадей много. Полон человек пятьдесят, в основном бабы, да детишки, мужей не много, все повязаны. Я поближе подполз, послушал плачь полоненных, наши это, русские. Мы то на реке Бетюк (Нынешний Битюг) оказались, знаю я эти места, гуливали тут когда-то печенегов гоняючи. А злодеев этих наши половчанами рекут, кто такие мне не ведомо. Далёко меня занесло, аже степняки тут другие.

— Ни фига се! — Удивился я. Так мы на половцев набрели. Что делать будем?

— Маловато нас для нападения, посекут нас Влад, за зря пропадём. — С горечью выговорил друг. — Ох бабоньки, как же вас из беды вызволить? — Вздохнул он задумавшись. — Вот што, ты скидай с себя железа и подходи к ним с реки, ибо они там охрану не ставили, а я у них коней сведу. Как повскакивают в суматохе, бей копчёных. Во общем втянемся, а там ужо поглядим. Ежели на тебя нажмут, уходи рекой, в неё они не сунуться, я степью утеку. — Данила помолчав продолжил, — встрянёмся у челна, если что не поминай лихом. Мы обнялись, простились и разошлись.

…В обуви и портах, по грудь в воде, тихо двигаясь вдоль стены тростника, осознавая всю горечь прощания, я содрогался при мысли о возможной гибели Данилы и не верил, что такой боец может умереть. О себе не думал, ибо верил, что река спасёт, что уплыву в ночи.

Тростник кончился. Заняв позицию на отмели, за кочкой поросшей осокой, я начал ждать сигнала от друга. Через некоторое время начали ныть руки от неудобного держания лука над водой, потом начал донимать лёгкий озноб и комары. Противное гудение кровососущих раздражало и заставляло иногда вяло отмахиваться. Минут через сорок меня начало трясти от холода, шевеля губами, чтобы приободриться, я беззвучно напевал:

От берега, с холма, крякнула утка. Ну всё, Часовых на бугре уже нет. Сердце заколотилось в преддверии битвы, стало теплее…

От костра отделилась фигура человека и направилась к реке. Ёксель-моксель! Ко мне шёл противник. Как же я так место выбрал, как раз возле удобного подхода к воде? Моё тело торопливо вползло в осоку. Человек подошёл к берегу и прислушался, казалось, что в темноте он смотрел именно на меня.

— Ну давай, делай то за чем пришёл.

Тень зашла в воду и послышалось бульканье. Похоже бурдюк набирает, подумалось мне.

Чужак что-то проговорил и отошёл от берега в осоку, послышалось журчание. Мне, стало не приятно. Половец, прошуршав одеждой, замер, прислушался, и как мне показалось, повернулся в мою сторону. Раздался звук скольжения сабли по ножнам. В этот момент раздался волчий вой, лошади разбойников рванули, послышалось тревожное ржание, глухой топот множества копыт, человеческие крики. Чужак, стоящий в пяти метрах от меня, что-то злобно сказав, поспешил к своему стану, а я хладнокровно всадил ему меж лопаток стрелу. Тело споткнулось, со стоном зарылось в осоке. Трясущаяся на фоне костров трава, выдавала трепет обездвиженного, умирающего, человека. В голове мелькнула мысль, что попал в позвоночник.

Табун лошадей поднимался на холм, направляясь в темноту холмистой степи. Среди тёмной несущейся массы, мне померещилось светлое, еле различимое в ночной мгле пятно. Половцы вскакивали на пойманных лошадей и уносились в погоню за уходящим табуном. В степи, за холмом, опять завыл волк. Раздались удары кнута, крики боли и детский плачь. Злость, закипевшая во мне, дала посыл к действиям. Я вылез на берег и пригнувшись, стал сближаться с противником, жадно ища глазами того, кто бил полоненных руссов.

Два человека бегали вокруг повязанных пленных и что-то крича, осыпали их ударами кнутов. Оставшиеся у костров кочевники одевали брони, пристёгивали оружие. Расстояние меж мной и кострами сокращалось, правая рука натянула тетиву, приятная тяжесть нагрузки сдавила плечи, вызывая дикое ликование души, пальцы расслабились, и стрела сорвалась в стремительный полёт. Дальше всё было как в тумане. Мой лук щёлкал без остановок, мне почти сразу начали отвечать. Чёрные стрелы, проносясь во тьме мимо меня, иногда обдавали моё мокрое тело ветром. Это было не очень приятно, но руки продолжали доставать мокрые стрелы из тула и осыпать врагов, выискивая подходящую цель. Противник отгородился полоном и отодвинувшись от костров стал во тьме слабо различимым. Я растерялся и замер. Топот всадников погнал меня к реке. Преследователи двигались из темноты. Ноги понесли меня к Бетюку и когда по ногам плеснули воды реки, на мои плечи легла ременная петля, сильный рывок опрокинул на спину, лук вылетел из руки.

Н вот мне и конец пронеслось, пронеслось в голове. Двое всадников спрыгнув с коней, отходили меня ногами, до потери сознания и привели в чувство окатив водой. О сопротивлении не могло быть и речи, сил не было. Как цепную собаку, на верёвке, окровавленного, грязного шатающегося меня подвели к кострам, начали допрашивать на ломаном русском:

— Твоя русин?

Холодок страха зашевелился под ложечкой, я задумался, что отвечать, кто я, коль бабка украинка, дед русский, прадед с по-донья, глаза карие, волос, тёмно-русый, а живу сейчас на Вологодчине, среди славян, мерян, веси. Вспомнились друзья, Вовка, Курянин Данил, лихой татарин Янгур, Черниговец Горын, дети жёны. Рассмотрев на своих светлых штанах, свою же кровь, усмехнувшись прохрипел:

— Русич я.

— Откуда?

— С Вологды.

— Зачем наших воев стрелял? — Он повёл рукой на раненых и трёх убитых.

— Хотел полон отбить.

— Глупый Рус. — Засмеялся половецкий старшина. — Они не с Вологда, зачем жизнью за чужих рисковать? И зачем сразу кровь пускать. Подошёл бы к моему костру гостем и договорились бы миром.

— Родня они мне, да и не миром ты их от домов своих увёл.

— Ты глупый человек, но смелый воин. Оставайся у меня, получишь коня, саблю, богатый станешь. Твоих друзей, что в степь коней угнали, всех убили, ибо они трусы, коль бросили тебя.

Ага-а, подумал я, Данька ещё жив, ежели они не знают что нас двое всего. Кто-то из степняков принёс мой лук бросил рядом с моим же тулом.

— Всех пятерых? — Изумился я сплёвывая кровавый сгусток.

— Всех пятерых! — Громко засмеялся половец, отдал какое-то распоряжение и пятеро всадников, в полном вооружении, ускакали в ночную степь.

— Ну что? Станешь моим войном.

— Нет, не воин я. — Выдохнул я, мутнея сознанием.

— Не воин но лук у тебя кароший.

— Охотник я.

— Правильно, — засмеялся половчанин, — ты не воин, и даже не охотник, ты теперь мой товар.

Меня обыскали, вытащили засапожник, отволокли к толпе полонян и привязали к общей верёвке.

Пленные молчали, боясь избиения кнутами. Да и что им было спрашивать, если они слышали кто я и зачем здесь.

Тело болело, голова кружилась, глаза опухли и плохо открывались. Хотелось отдыха, сна и покоя. Вскоре я провалился в тяжёлый болезненный сон, трясясь от озноба. Сквозь багровую дремоту я почувствовал, как с двух сторон меня кто-то обнял и стало теплее. Я был благодарен своим соплеменникам, которые прижались ко мне, чтобы согреть.

…С рассветом меня разбудил конский топот, это вернулись с ночных поисков половецкие табунщики. Глаза с трудом раскрылись. Бородатый мужик слева и молодой парень справа лежали, прижавшись ко мне спинами.

— Благодарствую други. С меня не убудет— С трудом ворочая языком, прохрипел я.

— Не зарекайся кмет, бо путь наш долёк. Дойдём ли живя?