Луиза неуловимо напоминала жену футболиста. Анжела не могла представить ее в театре или за чтением серьезной книги. Интересно, о чем они с Ричардом разговаривают наедине? Впрочем, брат никогда толком не мог правильно оценивать людей. Десять лет он был женат на рыжей ведьме и промахнулся с подарками, которые привез племянникам в прошлый раз. Бенджи достался футбольный ежегодник, а Дейзи – браслет. Может, Ричард вновь совершил ту же ошибку, что и в тот раз, хотя Луиза не похожа на Дженнифер, да и сам Ричард поднялся по социальной лестнице.

– Я иду в туалет. – Бенджи встал. – Мой мочевой пузырь переполнен.

– Не заблудись! – Анжела тронула его за руку.

– Как можно заблудиться в поезде?

– Тебя может задушить какой-нибудь больной извращенец, – сказал Алекс. – И выкинуть твое тело из окна.

– Я стукну его в промезность!

– В промежность, – поправил Алекс.

– Промезность, промежность, промесность… – напевал Бенджи, идя по проходу.

«Постепенно мы обнаружили, что нам больше не нужна тишина. Не нужно уединение. Не нужны даже слова. Мы могли все делать священнодействуя. Приготовление еды для семьи становилось богослужением. Прогулка в парке становилась богослужением…» – читала Дейзи.

Алекс сфотографировал коровье стадо. Какой эволюционный смысл в том, чтобы иметь черную или белую кожу? Он ненавидел насилие. В ушах до сих пор стоял хруст ноги Каллума, сломанной той ночью в лондонском Крауч-Энд. Он никому не говорил, что его тошнит от видеоматериалов о войнах в Ираке или Афганистане. Правда, в фильме «Буря в пустыне», снятом по книге Энди Макнаба, сцены насилия были смягчены.

Мысли перескочили на Мелиссу. Представилось, как она расстегивает свою черную джинсовую юбку. От слова «расстегивает» у него началась эрекция, и Алекс прикрыл пах книгой. Нормально ли это – влюбиться в приемную дочь дяди? Некоторые женились на кузинах, и это считалось приемлемым. Вот только если у обоих супругов были рецессивные гены какого-нибудь заболевания, дети рождались больными.

До чего же сексуальны девчонки из частных школ! Белые трусики на загорелом теле, источающие запах кондиционера для белья… Может, она и вовсе не захочет с ним разговаривать, ведь девчонки общаются лишь с патлатыми засранцами, которые носят джинсы в облипку. С другой стороны, в отпуске полагается отдыхать; вдруг они окажутся в одной ванной комнате, он откроет дверцу душевой и потискает мыльные грудки Мелиссы так, что она застонет…

Мужчина заперт в душной квартире над верфью заботой о жене, которая умрет в этой кровати, глядя телевизор. Сестры-близняшки, разлученные в возрасте семи недель, ничего не знают друг о друге, лишь ощущают пустоту рядом. Девочку насилует друг матери. Ребенок умирает и не умирает. «Семья» – размытое понятие, путеводная звезда для любого дрейфующего корабля, но каждый плывет под своим небом…

У нее есть еще один ребенок – четвертый, которого никто не видел. Карен, ее любимый тайный призрак, родившийся мертвым несколько лет назад. Голопрозэнцефалия. Гомеозисные гены не смогли разделить мозг на два полушария. Ее маленькое чудовище, черты лица которого сошлись слишком близко. Анжеле говорили не смотреть, но она посмотрела – и закричала, требуя унести «это».

Позже, в то недолгое время, пока Доминик спал и в палате было тихо, она жаждала вновь ощутить в руках маленькое, изуродованное тельце дочери. Она смогла бы полюбить ее. Смогла бы… но их пути уже разошлись, и Карен ускользнула в параллельный мир, который Анжела порой мельком видела из окон автомобилей и трамваев. Мир с покрытыми паутиной сараями и цыганским табором, с тупиками и автосвалками; мир, который она посещала во сне, где, спотыкаясь, пробиралась между собачьим дерьмом и крапивой, где в душном, вязком воздухе маняще звенел девичий голосок и мелькало летнее платье. В этот четверг Карен исполнилось бы восемнадцать… Беда сельской местности в том, что здесь ничто не отвлекает от тяжких дум, за это Анжела и ненавидит ее. «Тебе там понравится, – говорил Доминик. – По ночам местные жители наверняка окружают дом с вилами и факелами». Он не понимал, совсем ничего не понимал все эти дни.

Доминик смахнул хлебные крошки с губ и посмотрел на Дейзи. Та улыбнулась и вновь перевела взгляд на книгу. В последние несколько дней она стала спокойней, больше не рыдала внезапно, как в прошлом году. Тогда он чувствовал себя неуклюжим и бесполезным. Разумеется, все эти книжонки об Иисусе полная ерунда, а от некоторых священников мурашки по коже бегут. Эти их дурацкие одежды и фальшивая жизнерадостность… Однако Доминик до странности гордился силой веры Дейзи и тем, как она упорно плыла против течения. Если бы только ее настоящие друзья не отшатнулись от нее!

Он перевел взгляд на старшего сына. Алекс не посмотрит на тебя, сколько на него ни пялься. Если уж он сел за книгу, то будет всецело поглощен чтением. Если уж побежал, то полностью отдается бегу. Доминик ожидал от сына большего. А что получил? С двух до четырех лет – эдипов комплекс: «Не обнимай маму!» С семи до десяти лет – золотое время: они прятали в сейф выпавшие молочные зубы и карточки с покемонами, ходили в поход в Нью-Форест, а однажды пони ухитрился открыть их палатку и съесть печенье. Доминик учил Алекса играть на пианино одним пальцем левой руки музыкальные композиции из фильмов. «Звездные войны», «Индиана Джонс. В поисках утраченного ковчега». Но вскоре Алексу наскучило пианино, он отдал ключ от сейфа Бенджи и увлекся походами. Он с друзьями нередко ходил в Девон или Пик-Дистрикт.

Доминик порой думал, что любит Дейзи не за силу ее веры, а за ее одиночество, за тот бардак, в который она превратила свою жизнь и который перекликался с бардаком в его жизни.

Начало всех начал – дом. Всегда. Дом, по сравнению с которым все остальные дома – больше, прохладней или роскошней. Дом, облицованный в тридцатые годы кирпичом, с разрушенной теплицей, зарослями ревеня и ржавыми канистрами «Кастрола» для газонокосилки. На заднем дворе можно отогнуть уголок мелкоячеистой сетки забора и проскользнуть на вырубку, мимо которой каждые полчаса проходит поезд на Шеффилд. Испачканные дегтем спальные вагоны, запертая распределительная коробка с электропроводкой. Если положить на рельс пенни, поезд раскатает его в длинную бронзовую полоску, стерев лицо королевы.

Вернувшись обратно, можно заглянуть в пруд, проверить, правда ли там водятся головастики, как утверждает брат. Пока ты вглядываешься в суп из ила и водорослей, брат толкает тебя. Ты с визгом падаешь в пруд, затхлая вода попадает в рот, и с тех пор для тебя страх и одиночество всегда будут пахнуть так – илом и водорослями. Промокшая, ты бежишь по заросшему бурьяном саду и зовешь отца. Он стоит у двери в кухню, но при виде тебя исчезает, с жужжанием распавшись на полосы, будто капитан Кирк из «Звездного пути» в телепорте. Дверной проем пуст, кухня пуста, дом пуст, и ты понимаешь, что он никогда не вернется.

– Ты взяла с собой что-нибудь другое почитать? – спросила Анжела.

– Взяла, но сейчас мне хочется читать это, если ты не против, – ответила Дейзи.

– Сарказм тут ни к чему.

– Дамы… – произнес Алекс.

Его вмешательство неминуемо обострило бы ссору, если бы не Бенджи, который несся по проходу, отталкиваясь от спинок кресел. В туалете он вдруг вспомнил оборотня из сериала «Доктор Кто»: глаза как черные бильярдные шары, горячее дыхание… Нырнув под руку отца, Бенджи уткнулся носом в гладкую манжету его особенной рубашки.

– Все хорошо, кэп? – спросил отец.

– Да, – ответил Бенджи, потому что сейчас все стало хорошо.

Он взял записную книжку с надписью «Музей естествознания», восьмицветную ручку и принялся сосредоточенно рисовать зомби. Отвлекся он, лишь когда пришла пора пересесть на другой поезд. Тот отходил через две минуты, так что следовало поспешить. Однако на полпути Бенджи вспомнил, что забыл забрать металлическую штучку.