– Я-а-сн-о, ищете подопытного кролика? – протянул, нелогично вновь перейдя с дерзкого «ты» на более неопределенное «вы».
– В некотором смысле, но точно не в том, какой вы предполагаете.
– А какой я предполагаю?
Он помолчал, изучая меня «лёлиным» взглядом. А потом вдруг как ляпнет:
– Как вы думаете, Егор Николаевич, сколько вам осталось жить?
Странный вопрос, согласитесь. Однако водка гуляла, и я с вызовом ответил:
– Да сколько бы ни осталось, всё моё!
– Это понятно. Вот только осталось вам жить совсем немного. Если точнее, вы умрете этой ночью. Нет, нет! Не подумайте ничего такого. Вас никто не убьёт и вообще не причинит никакого вреда. Просто не выдержит сердце, – банальный инфаркт, – правда, обширный. Я вообще удивляюсь, как оно до сих пор не отказало. Да вы ведь и сами часто думаете о себе как о долгожителей среди вашего брата, правда?
Что-то кольнуло в груди. Тоже мне, Нострадамус, блин, выискался!
Дело в том, что я почему-то сразу ему поверил. Сам не понимаю, почему. Но было в его словах, его тоне, а особенно, в его глазах что-то такое, что исключало обман. Просто незачем ему было меня обманывать, он ведь, по его словам, изучал реакцию человека в экстремальных условиях. И я как раз идеально подходил на роль подопытного кролика. Странность была в другом. Он говорил о моей смерти как о чем-то, что уже практически свершилось и всем известно. Да, точно! – Как об общеизвестном и бесспорном факте. Поэтому я даже не стал допытываться, откуда ему это известно. Ох, непростой мне человек попался!
На самом деле, как уже докладывал, я вовсе не боюсь смерти. Частенько даже зову её, особенно в часы тяжких похмельных мучений. Но одно дело думать об этом вообще, так сказать, чисто теоретически, и совсем другое – точно знать, что через несколько часов тебя не станет.
– Это точно? – спросил я севшим голосом.
– Абсолютно.
– А…, скажите, это будет очень больно?
– Не бойтесь, Егор Николаевич, вы умрете во сне так, как уже успели привыкнуть умирать.
– То есть?
– Ну, зарубит вас эта тварь опять. Только в этот раз по-настоящему. Будет больно – да, но недолго. Да не переживайте вы так, дело-то житейское – все умирают!
Я ошарашенно уставился на него. О своих снах я вообще никому никогда не рассказывал! Или рассказывал? Блин, эта лоскутная память уже давно ничего не гарантирует. Наверняка, сболтнул кому-то спьяну. Он обо мне и вызнал. Но зачем ему это?
Я потянулся к графину и вылил в стопку остатки водки. Чего там – смерть старого бомжа и правда, дело вполне себе житейское. Официантка принесла заказ и поставила передо мной тарелку с таким видом, будто ей пришлось нести заказ в туалет. Но на реакцию людей на свой вид я давно внимания не обращаю. Я выпил и принялся за плов – механически отправляя в рот ложку за ложкой и не чувствуя вкуса. Значит, сегодня ночью всё закончится. Я огляделся протрезвевшим взглядом вокруг, понимая, что вижу все это в последний раз. Что ж, билет куплен, места распределены, поезд скоро отправляется; пассажиров просят занять свои места, а провожающих покинуть вагон.
– На самом деле всё не так уж и плохо, – прозвучал тихий голос моего собеседника. Есть хороший шанс жить еще долго и, возможно, счастливо. Кто знает? – Пожал он плечами. – Всё будет зависеть от вас.
– Что? – очнулся я от своих мыслей.
– Я говорю, – Александр Валерьевич склонился ко мне, – всё зависит от вас. Есть шанс. Нужно лишь захотеть и воспользоваться им.
– Какой шанс?
– Шанс на новую жизнь.
– Объясните! – потребовал я, ощущая, что трезв как стеклышко, но, вот странно, не страдая от этого. Ясность в голове, такое давно забытое ощущение, была приятна сама по себе, но я почти не обращал внимания на сию вопиющую странность. Не до того было.
– Ну, что же, давайте попробуем. Но сначала ответьте, пожалуйста, на один вопрос. Есть что-то такое, о чем вы жалеете больше всего, что хотели бы изменить? Если бы, конечно, такая возможность представилась?
Я крепко задумался, отчего-то понимая, что это не праздный вопрос, а, наоборот, очень важный. Вопрос, от ответа на который зависит многое. Даже не так: ответ, от которого зависит всё. По крайней мере, для меня лично.
Итак, что бы я хотел поменять? Вернуть семью? Может быть, хотя уже не факт. Да ведь это и не выход. Если всё остальное останется так же, как было, конец будет тот же. К тому же, если совсем честно, бывшую жену я не люблю давно. Как мы говорили в детстве: прошла любовь, завяли помидоры, сандалии жмут и нам не по пути. Другое дело – дочь. Хотя и здесь всё сложно. Первые годы разлуки с ребенком были для меня пыткой. У меня словно руку отрезали. Скучал по ней страшно, мучительно. Ходил, иногда подглядывал за ней издали, как она играет во дворе.
Но шли годы и чувства слабели. Дочь выросла и уже не было больше того смешного карапуза, которого я когда-то боготворил. Вместо нее был незнакомый мне человек, который вырос без меня. Умом я понимал и принимал, что это мой ребенок, признавал свою ответственность и т.д. А вот чувства слабели, и всё чаще я ловил себя на мысли о том, что редко даже вспоминаю о ней. Слишком много лет прошло, слишком сильно мы оба изменились. Возможно, звучит не очень красиво, но это суровая проза жизни. Да, к тому же, я уверен, что и она тоже не испытывает ко мне больших дочерних чувств, с чего бы вдруг?
Мысль о семье потянула за собой поток воспоминаний. Окончание ВУЗа, надежды, любовь, свадьба. Рождение дочери, радость в доме, счастливое лицо жены. Как ни странно, но любимая работа. Мне нравилось преподавать свой предмет этим оболтусам. Хотя техникум в СССР – это было достаточно почетно, двоечники и троечники туда попадали редко. Тем была прямая дорога в ГПТУ4, которое все расшифровывали как «Господи, помоги тупому устроиться». А быть преподавателем в техникуме в то время – это вам не учитель средней школы! Это статус! Особенно в многочисленных маленьких городах, не имевших собственных ВУЗов.
А еще я писал диссертацию, и мой куратор хвалил меня! Могла бы вполне получиться карьера, кафедра в университете, например, если бы… и здесь я нахмурился. Точно! – Если бы не Перестройка и не развал СССР. Именно с этого всё началось. Именно это стало началом краха всей жизни подающего надежды молодого преподавателя математики. Я не смог подстроиться к новой жизни, не смог найти себя в ней. Всё остальное просто следствие. И, наверное, не смогу, если даже попробовать еще раз. Ну, не моя это жизнь, не к тому нас готовили в детстве, в детском садике, в школе, в институте. Я раньше думал, что хочу такой жизни. Потом оказалось, что я не смог ей соответствовать.
Нет, вы не подумайте, я вовсе не отношу себя к фанатам СССР. Упаси Бог! Мне было 28 лет, когда страна развалилась и, в отличие от некоторых представителей современной молодежи, прославляющей советскую империю, никогда ее даже не видев, я ту жизнь помню очень хорошо: сплошной дефицит всего и вся. Крах СССР, в том виде, в каком он пришел к началу 80-х годов двадцатого века, был, вероятно, неизбежен. Общие настроения того времени хорошо выразил Виктор Цой в одной из своих знаменитых песен: «Перемен, мы ждем перемен!». И мы действительно все ждали перемен. Мы все хотели, чтобы жизнь была как на Западе, хотя и видели эту жизнь только в кино. Но она казалось нам почти раем, мы все стремились к ней. Потому, собственно, СССР и распался – ни у кого не было желания сохранить его. Даже у тех, в чью обязанность эта охрана вменялось.
Проблема в том, что тех перемен, которые обрушились на головы простого народа, не ждал никто. И никто не был к ним готов. Вот, если бы это как-то…, смягчить, что ли…, как-то по-другому всё чтобы прошло – вот это было бы здорово!
Что же, зато понятно, что я хотел бы изменить.
– Я вижу, вы определились, – донесся до меня голос моего знакомого незнакомца.
– Да, – твердо ответил я, – я хотел бы изменить историю своей страны.
