— Чаю! Горячего чаю! — приказывала самой себе Тамара Денисовна, и через миг шипел уже на кухоньке примус, полыхая синим керосиновым огоньком. Зажурчала вода из крана, крепкой струей ударившись об алюминиевое донышко чайника. Слегка запахло дымком, копотью, домашним теплом.

Когда возвратилась домой Валентина, Галя уже спала, а в соседней комнате потихоньку стучала по клавишам машинки Тамара Денисовна. Учреждение, в котором она работала, эвакуировалось в Куйбышев. Жена полковника не захотела отдаляться от фронта, от мужа. Поэтому приходилось теперь зарабатывать на хлеб насущный случайной работой.

— Мама… — прошептала ей на ухо дочь. — Олег… — И не договорила. Да и не нужно было. Вместо слов все сказали глаза.

— Поздравляю тебя, доченька! — И заплакала. От горя и от счастья.

Комбриг Березовский приник к влажной весенней земле, с удовольствием вдыхая знакомые с детства запахи. Следил глазом за мушкой старой трехлинейной винтовки.

Выстрел ударил отдачей в плечо, вспугнул голубовато-зеленую полевую тишину. Будто огненная вспышка, пестрая птица прыгнула вверх и затем упала на пшеничную ниву. К ней бросились комбриг и ординарец, лишь владелец трехлинейки Павел Наконечный спокойно сидел в виллисе и скептически поглядывал на это развлечение.

Красавец фазан распластал широченные радужные крылья. Березовскому стало как-то не по себе: зачем это случайное, ненужное убийство?

Вокруг снова было тихо. Где-то вдали, в прозрачной голубизне, трепетал певучий жаворонок, смеялось солнце, легкий ветерок игриво шевелил зеленую ниву. Тишина, спокойствие, мир?..

Нет, только иллюзия. Вот уже рокочут в вышине «юнкерсы» и «мессершмитты». У комбрига екнуло сердце за судьбу бригады, выведенной на отдых в район уцелевшего кирпичного завода на берегу Одера. Хорошо ли замаскировались штаб и батальоны в самом заводе и соседней роще? Готовы ли к бою зенитные средства?

Но самолеты пронеслись мимо, видимо, они держали курс к другим целям, — быть может, спешили на помощь своей группировке, окруженной в Бреслау. Там ведет тяжелые бои двенадцатая армия, отвоевывая у фашистов каждый дом, каждую улицу.

Березовский мысленно уже упрекнул себя: пожалел птицу там, где гибнут тысячи людей. И все же чувство неудовлетворенности не исчезло.

Саша Чубчик поднял фазана, осмотрел рану, похвалил:

— Чистая работа, товарищ комбриг.

— Брось в машину.

Виллис мчится по асфальту. Извилистая дорога то удаляется, то приближается к бетонированной автостраде Бреслау — Берлин — Дрезден. Хорошие дороги в Германии, ничего не скажешь. И солнце приветливое, и природа щедрая, и люди, как оказалось, — не все плохие. А вот — развалины и могилы от Бреста до Сталинграда. И это еще не все.

Сегодня на совещании командарм Нечипоренко информировал: «Три полосы обороны опоясывают Берлин. Каждая состоит из переплетения противотанковых рвов, наполненных водой каналов, замаскированных ям, железобетонных надолбов, огневых точек. В районе Берлина сосредоточено около трех тысяч танков, более двух с половиной миллионов фаустпатронов. Эти данные подтверждены нашими друзьями в Берлине».

Ставка Верховного Главнокомандования Советских Вооруженных Сил отвела несколько недель для перегруппировки и подготовки к решающему штурму. Следовательно, необходимо срочно доукомплектовать подразделения, проверить материальную часть, обдумать план прорыва оборонительных зон, а главное — подучить новичков из маршевых рот.

Навстречу виллису катятся грузовики с красными флажками. Это колонна артснабжения торопится в тыл за боеприпасами. В кузовах сверкают белые и цветастые платки — возвращаются домой полонянки.

Иван Гаврилович долгим взглядом провожает каждую машину, каждое девичье лицо. Ни Насти, ни Вали нет.

Весна…. Запах теплой земли и молодой нежной зелени пробуждал тоску по родным нивам, по извечным весенним хлопотам пахарей и сеятелей.

Над Бреслау днем клубился дым, а ночью полыхало зарево. Изредка на помощь окруженному гарнизону ползли в заоблачной выси тяжелые «хейнкели», «юнкерсы», «дорнье». За ними охотились наши зенитки, стволы орудий которых разрисованы красными звездочками по количеству сбитых самолетов. До отказа нагруженные толом, аммоналом и снарядами самолеты мгновенно взрывались, падали на землю искореженными кусками дюраля. Советские летчики тоже изредка бомбили отдельные участки города, где нацисты оказывали особенно упорное сопротивление. Но основные воздушные трассы пролегли уже на север, в район Восточной Померании. Над Одером небо было относительно спокойным.

В минуты передышки танкисты играли в волейбол, вертели на турниках «солнце», купались, наяривали на скромных тульских трехрядках и роскошных трофейных аккордеонах. Трамбовали в горячем танце чужую землю, а кое-кто направлялся на соседнюю автостраду, где в придорожном поселке дислоцировалась рота несравненных регулировщиц. Вместо воды лакомились березовым соком в близлежащих рощах, сок этот оказался не менее вкусным, чем волынский или рязанский.

Иван Гаврилович смотрел на вновь прибывших новичков и двадцатидвухлетних ветеранов с любовью и завистью. Какое это счастье — молодость, устремленность в будущее.

А через неделю или две он, бывший педагог Иван Березовский, пошлет эту буйную радостную певучую юность на смерть. Пошлет, не колеблясь, сознавая суровую необходимость своих действий…

Не только на склонах алтайских гор, но и в ложбинах еще сплошняком лежал снег, вода в Катуни и в Чарыше была ледяная. Однако весна уже чувствовалась в прилете скворцов, в лесных подснежниках, в жарких снах Нюськи Лихобаб. Сны греховные, но совесть у красивой солдатки чиста. Монахиней Нюся стала непроизвольно: не найдешь сейчас в Верхних Ростоках стоящего мужчину, да и работы по горло. Мужчины на фронте, женщины в тылу. Такое маленькое счастье выпало на долю этой своевольной и острой на язык молодицы.

Встала, оделась, плеснула в лицо ключевой обжигающей водой и айда в леспромхоз. Теперь уже и на лесоразработках, на тягачах, за рулем — всюду женская гвардия. Кто постарше и послабее здоровьем — работает в конторах и детских учреждениях, а у кого возраст и здоровье в норме — нечего дурака валять.

Довольно долго Нюся как могла отлынивала от тяжелого труда, держалась за спокойную канцелярскую службу. Но потом в ее жизни произошел резкий перелом. И произошло это само по себе. Нюся вдруг испугалась. Не за себя, за детей. Это для постороннего глаза ее дети разделены: тот от Наседкина, а эти — от Лихобаба. А для нее они все одинаковы, все родные, кровные.

Детей Анюта любит больше всего на свете. Быть может, потому, что старшая дочь напоминает ей о жаркой любви к морально неустойчивому геологу, а трое остальных, — наоборот, компенсируют жизнелюбивой молодице отсутствие настоящего и глубокого чувства; так или иначе, но за своих девочек она готова на все. А пришлось сделать не так уж и много — взяться за тяжелый мужской труд, как это сделали миллионы ее соотечественниц. Это она решила в тот же день, когда увидела детишек, привезенных сюда, в хлебный край, из блокадного Ленинграда.

Каждый день слышала Нюся Лихобаб о войне. Пылали города, исчезали с лица земли села, живые люди горели в танках и самолетах, погибали в атаках и контратаках. Озверелые захватчики доползли до Волги, плодородные поля превратились в мертвую пустыню. Фашисты топтали, уничтожали, жгли, убивали. Вешали беременных женщин, живьем закапывали седых матерей, стреляли в детей, удушали газом, сжигали в печах…

Да, все это было.

Но далеко.

Из лекций, политинформаций, по радио узнавала Нюся о героическом труде на Урале и в Сибири, Средней Азии и на Дальнем Востоке. Каждый сбитый самолет, сожженный танк, разбитое орудие нужно немедленно заменить новыми, нужно давать действующей армии оружие, одежду, продовольствие, пополнение. Гигантская битва требовала титанических усилий.

Да, Нюся слыхала об этом.