Говорят, хорошая мысля приходит опосля. Это про меня. Что стоило в первый же день поинтересоваться талантами хвостатого беглеца? Но как-то закрутился, а Баюн потом не напоминал. Он вообще о себе не любил говорить, и хотя в целом разглагольствовал обильно, никогда не выводил себя в главные герои историй, которых знал бесчисленное множество.

И только в марте к слову пришлось полюбопытствовать, не владеет ли котофей, скажем, иностранными языками? Оказалось, владеет. Правда, большинством через пень-колоду, как тем же немецким, например. Так, на уровне «здрасте – до свидания – какой прекрасный день – и сколько это стоит? – сколько-сколько? – это можно есть?» (последнее во всех модальностях, то есть от «этим не отравишься?» до «я это скушаю, ладно?»). Однако оказалось, что Баюн прилично болтает по-английски, худо-бедно разбирает греческую письменность, а на латыни шпарит, как академик.

Я тотчас сагитировал его провести денек в библиотеке, и вскоре наши посиделки там стали постоянными. Даже Рудя несколько раз приходил, но читаемые приятным баритоном котофея тексты в лучшем случае казались ему скучными, а в худшем – лживыми, он начинал спорить, я тоже вспыхивал, Баюн как мог нас успокаивал. Саксонский шовинист уходил с гордо поднятой головой. В общем, библиотека так и не стала для него чем-то значимым.

Латинские тексты и меня увлекли далеко не все. По большей части это были научные труды, отличавшиеся либо глубокой специфичностью, либо исключительной наивностью. Однако и от них был прок.

Например, настоящим потрясением для Баюна стал труд некоего Иоганна Крамера «О кругах небесных». Если в этом мире суждено родиться Кеплеру и Галилею, бедняги почувствуют себя обделенными: Иоганн Крамер их опередил. Сожженный, как следовало из предисловия, по приговору инквизиции в 1389 году на центральной площади Франкфурта ученый доказывал сфероидность Земли и прочих небесных тел, вероятное взаимоподобие Земли, Марса, Венеры и прочих планет, а также их движение по круговым орбитам вокруг неподвижного Солнца.

Ознакомившись с умозаключениями достойного Иоганна Крамера, кот позволил себе ворчливое замечание, что такой галиматьи он отродясь не слыхивал и что, возможно, инквизиторы не всегда блистают исключительно паранойей, олигофренией и вагинофобией. Я недолго думая воспроизвел памятные со школьной скамьи аргументы. Мы заспорили, школьных аргументов оказалось недостаточно, я стал апеллировать к мнению не жившего еще в этом мире Коперника. Наконец обратился к авторитету своего времени. Рассказал о многом, даже о Гагарине. Баюн вдруг оборвал спор, заявив, что человеческие дела его мало касаются, и мы взялись за другую книгу. Однако с тех пор я не раз замечал, как он подозрительно присматривается к движению теней, щурится на солнце, разглядывает луну и звезды.

Больше всего меня интересовали труды по истории. Кот не возражал, но именно эти чтения стали в изрядной мере причиной того, что наш Отто Цвейхорн библиотеку почти возненавидел. Шла ли речь об «Османских завоеваниях», «Русских мореходах» или «Крестовом походе 1202 лета Господня», он всюду видел искажение истории жидами и прочими еретиками во имя погибели истинной веры. Единственным историческим трудом, получившим благожелательную рецензию Руди, было «Изгнание иудеев из Англии». Утверждение литовского хрониста, будто ливонские рыцари почти двести лет назад «убоялись имени татарского» он назвал славянской ересью, «Деяния Рудольфа Габсбурга» – ересью жидовской (там были колкие замечания насчет жестокости усмирителя раубриттеров), «Осаду Ковно» – ересью, понятное дело, литовской.

У него все были еретиками: евреи – потому что предали Христа, русские – потому что сопротивлялись натиску на Восток, силезцы – потому что никак не становились добропорядочными немцами, давали приют польским ересям и не способствовали натиску на Восток, поляки – потому что не подчинялись немцам и не создавали подходящего плацдарма для натиска на Восток, французы – потому что клевали немцев в спину и мешали осуществлять натиск на Восток, испанцы – потому что не мешали французам мешать немцам осуществлять натиск на Восток, англичане – потому что мешали немцам спокойно плавать по морям и тем ускорять натиск на Восток.

Особенно ядовито отозвался он о зулусах, про которых знал только то, что живут они где-то очень далеко и зря небо коптят, потому что не имеют вообще никакого отношения к натиску на Восток…

Но хуже всего то, что при этом у Руди все были жидами либо жидовскими прислужниками. Даже немцы: когда заходила речь о положении дел на родных землях, оказывалось, что вообще-то добропорядочными немцами могут считаться единственно саксонцы, ну, отчасти еще нордсаксонцы. Рейнландцы были узколобыми делягами, тюрингцы – распутниками, баварцы – лентяями и так далее. Все города отдавали бразды правления коварным иудеям и неуклонно погрязали в ересях. Однако же народ стенал, честные граждане скорбели, патеры взывали, а немногочисленные, но твердые духом германские дворяне стремились.

Все ждали избавителя в виде носителя национальной идеи (это я уже своими словами передаю). Каковым Рудя явно намеревался стать, наслушавшись моих рассказов про чистоту крови и арийские корни.

Да ладно, нужно ли все это расписывать подробно? Все мы знаем, как это бывает. Рудя выделялся из легиона оболваненных сопляков только двумя обстоятельствами. Главным образом тем, что он был первым. Если нациоспасительная мысль Фатерляндского ордена пока не продвинулась дальше провокации еврейских погромов и повышения пошлин, то у Руди действительно был шанс стать идейным вдохновителем.

Второе же необычное обстоятельство заключалось в том, что его учитель, некое волшебное Чудо-юдо, на такой эффект никак не рассчитывало. И даже терзалось муками совести, что заставляло его периодически предпринимать попытки разубедить доблестного фатерляндца… Примерно это выглядело так:

– Хо-хо! В любой, самий дикий страна спроси любой житель: «Эй, житель, как звайть торговец, который ближе?» Житель тебе сказайть: Исаак или Соломон. Как звать содержатель притон? Абрам или Израиль. Кого ни звайть – есть иудей! И тогда смотреть: деньги идут в еврейский руки. Где еврей, богат, там еврей ступай в городской ратуш и правься над честний католик. Честний католик везде гнет спин для еврей. Долговая яма – изобретение от еврей! Потом перед Пасха не хватайт вина для причастий… А потом младенци пропадайт! Ты знать, что иудеи пить кровь наших детей?

– Дубина! – срывался я. – Ну кто тебе это сказал?

– Все знайть.

– Кто – все? Кто-нибудь конкретно подсчитал, где и сколько младенцев пропало в твоей Саксонии?

– В Саксонии юде нет! Почти. Но по всему миру расползлась черная зараза…

– Да нет, ты, зараза белокурая, не юли, ты мне прямо скажи: кто-то твоих младенцев подсчитывал?

– У меня нет младенцев, – Рудя густо краснел.

– Да я вообще имею в виду во всем мире. Ну сколько их в мире жидами украдено?

– Весь мир никто не мочь посчитайть.

– Ну хорошо, возьмем немцев в целом. Нет, шире, включая, скажем, французов и поляков. Ты способен ответить на прямо поставленный вопрос или нет? – уже рычал я.

– Да зачем считайть? И так все знайт кровавий истин…

– Ты факты давай! Факты, факты!

– Что-что я? – шалел Рудя, почему-то считая, что я вздумал обратиться к нему по-английски.

– Доказательства! – ревел я, брызжа слюной. – Сколько младенцев пропало? Кто доказал, что исчезновения связаны именно с евреями?

– А с кем же еще?

– О, Donnerwetter! [6] Назови имена людей, которые своими глазами видели, как евреи пьют кровь христианских младенцев!

Рудя пожимал плечами:

– Кто мочь видеть, если это есть тайный мистерий? Честный католик туда не мочь пройтить.

– А, кроме того, честный католик не станет смотреть на подобное непотребство и закроет глаза, – вставлял кот.

– Вот именно! – воодушевлялся, не чувствуя иронии, Рудя. – Зачем смотреть, если и так все знайт? Жид надо бить, а не считать.