Лицо у полковника, и без того длинное, вытянулось еще больше при слове «Хиросима». Королев повернулся и вышел. Конечно, это был блеф, но блеф эффектный. Откуда полковнику было знать, что торпеды с ядерными зарядными отделениями были перед ремонтом перегружены на плавбазу «Федор Видяев» и сделано это было ночью.

Так или иначе, но королёвская угроза возымела действие. Сначала отвернул пушку танк и, выпустив облако сизого дыма, уполз с причальной стенки за мешки с песком. Затем к трапу подъехал на велосипеде переводчик и попросил командира выйти к нему.

– Сколько времени требуется вам, чтобы уйти своим ходом?

Королев долго вглядывался в циферблат своих часов.

– Мы сможем дать ход через… через… тридцать два часа.

– Я думаю, господин полковник сможет убедить МИД в разумности этого срока.

– Если бы нас заправили свежей пресной водой, – выторговывал Королев новое условие, – мы бы смогли уйти раньше.

– Я передам вашу просьбу господину полковнику.

Дубовский не спеша выбрался на тротуар и тут же подозвал парнишку-араба:

– Эй, Али-баба, иди сюда. Неси! – сунул он ему увесистый портфель. – А это – бакшиш!

Он сунул пацану пачку «Кэмела». Парнишка весело осклабился, спрятал сигареты за пояс и взвалил на спину тяжеленную поклажу.

– Фолоу фо ми! – распорядился «американец», вспомнив подходящую к случаю надпись на табло аэрофлотовских машин.

У портового шлагбаума он весьма кстати припомнил еще одно нужное словцо.

– Хари ап! Хари ап! – крикнул он своему носильщику, у которого глаза на лоб лезли. С этим «хари ап!» он нагло двинулся мимо охранника. Тот попытался остановить парнишку с сумкой, но спешащий «американец» так грозно рявкнул «харей ап!», что жандарм счел за благо отступить в тень своей полосатой будки.

Дубовский хорошо знал лабиринт огромного порта. Как-никак в прошлом году прожил здесь на плавмастерской пять месяцев. Он без труда вышел к судоремонтным пирсам и даже увидел издали знакомую лодочную рубку, засуриченную до истошно пожарного цвета. Но тут дорогу преградил барьер, сложенный из мешков с песком; «малиновый берет» с автоматом Калашникова («С нашим же оружием, гад!») принялся темпераментно объяснять, показывая дулом автомата то на подводную лодку, буро-красную, как недоваренный рак, то на пыльно-зеленый с желтыми разводами танк, его пушка смотрела на несчастную субмарину со вскрытой носовой надстройкой, в которой чернели баллоны ВВД, похожие на гигантские коконы.

– Окей! – сказал Дубовский и повернул обратно. Можно было догадаться, что пытался втолковать ему жандарм, но как поспоришь с ним на своем школьном английском? Носильщик бросил портфель и сбежал под шумок.

– Ну дела! – И «американский» офицер затейливо выругался по-русски.

– Осмотреться в отсеках! – приказал он себе вслух и огляделся по сторонам. Два американских моряка с нашивками коммандеров шли прямо на него. Следом за ними вышагивали два дюжих сержанта с буквами «МР» на белых касках – военная полиция.

«Влип! – оценил ситуацию Дубовский и двинулся им навстречу. – Если что, двоих я уложу, но эти ребята не подарок», – подумал он, разглядывая шварценеггеровские плечи полицейских.

– Гуд дэй! – заставил он себя улыбнуться. – Ай эм рашн сейла фром зэт сабмарин. Ай маст би он зэ бод имидэйтли. Хелп ми, плиз!

Все эти фразы сложились и вылетели у него почти без запинки, что можно было объяснить сверхмощной работой мозга в экстремальной обстановке.

– Окей! – согласился один из коммандеров и улыбнулся в ответ довольно дружески. – Фолоу фо ми!

И он двинулся прямо на малиновые береты. Оба жандарма приняли почтительную стойку и молча пропустили столь представительную делегацию. Они не спеша прошли мимо пятнистого танка и распрощались прямо под жерлом его низко наведенной пушки.

– Сенк ю вери мач! – Дубовский вложил в рукопожатие немалую силу, пожалев, однако, пальцы коммандера. – Ван момент!

Он быстро зашагал к трапу. Над рубкой торчала офицерская пилотка дежурного по кораблю.

– Командира наверх! – крикнул странный визитер. – И банку тараньки – быстрее звука!

Жестянка с консервированной воблой появилась из недр лодки раньше Королева.

– Рашн сувенир, плиз!

– O, don’t mention!

Они расстались весьма довольными друг другом. Жандармы сделали постные лица, наблюдая за тем, как русский командир, вылезший из лодки, тискает в объятиях странного «американца» с тяжеленным кейсом.

– Товарищ адмирал, Дубовский прибыл в Александрию! – доложил мичман-адъютант.

– Спасибо, Петрович! Завари чайку.

Ожгибесов невольно промерил глазами на большой настенной карте путь от Северодара до устья Нила, близ которого алел флажок, воткнутый в Александрию.

Его эскадра была едва ли не самой большой в мире из всех подводных эскадр. «У нас столько подводных лодок, сколько их было у всей Германии перед началом Второй мировой войны», – любил повторять при случае Ожгибесов. И это было так.

Зона ответственности 4-й эскадры простиралась от фиордов русской Лапландии до берегов Египта, она охватывала весь Атлантический океан от гренландских глетчеров до легендарного мыса Доброй Надежды, от Нордкапа до Кейптауна, все Средиземное море – от Гибралтара до Дарданелл. Однако флотоводцем Ожгибесов себя не считал. Там, в далеких морях, его подводными лодками управляли из Москвы. Московские адмиралы и были флотоводцами, поскольку именно они перемещали подводные завесы, нарезали позиции, определяли, кто куда пойдет, кому становиться в межпоходовый ремонт, кому идти с визитом вежливости, а кому – на слежение за авианосцами. Ему же, командиру эскадры, выпадала куда более скромная, но отнюдь не менее хлопотливая роль – готовить подводные лодки к выходу на боевую службу: учить командиров, отрабатывать экипажи в северодарских полигонах, поддерживать объявленную боевую готовность и заниматься таким неблагодарным делом, как укрепление воинской дисциплины, организация службы войск и благоустройство гарнизона. А пользовались плодами его трудов и флагманских специалистов всегда другие. Это как старший конюший, который объезжает лошадей, обихаживает их, а потом подает хозяину для скачек. Все призы достаются, конечно же, наезднику, на долю же старшего конюшего – чаще всего недовольные окрики, выговоры, строгачи, а порой и «энэсэсы», то есть объявления о неполном служебном соответствии, что равносильно последнему предупреждению перед снятием с должности. Это было обидно, но таковы были правила жестокой игры, которая называлась военно-морской службой: «командир отвечает за все». За все, что происходит у него на корабле, а в ожгибесовском положении – на эскадре. А на эскадре, разбросанной по трем морям и двум океанам, постоянно – ежедневно и ежечасно – что-то происходило, случалось, возгоралось, затапливалось, размораживалось, терялось, исчезало, тонуло… И за все эти бесконечные ЧП и «чепушки», возникавшие то в сирийском порту Тартус, то в югославском Тивате, то в отечественном Кронштадте, или Ялте, или в Сормове, или даже в степях Казахстана, где авторота из второй эскадры помогала убирать целинный хлеб – словом, всюду, куда забрасывала служба северодарских подводников, отвечать приходилось именно ему – контр-адмиралу Ожгибесову, отвечать либо на ковре командующего Северным флотом, либо по прямому проводу перед адмиралами из Большого Козловского переулка, где, на радость флотским острякам («большие козлы из Большого Козловского»), размещался Главный штаб ВМФ СССР. В горькие минуты самобичевания Ожгибесов называл себя «мальчиком для битья в адмиральских погонах».

Под стеклом ожгибесовского стола лежала табличка-памятка «Список происшествий по перечням 1, 2 и 3», по которым он докладывал о ЧП прямым начальникам. Самыми страшными происшествиями были те, которые шли по перечню 1: гибель личного состава, потеря оружия и секретных документов. Ожгибесов хорошо помнил, как год назад весь Северодарский гарнизон целую неделю перерывал все свалки и мусорные ящики в поисках крошечной вклейки – три строки – в грифованный документ, которую потерял нерадивый старшина-секретчик. Эх, да что там вспоминать!