Томас. Да. То, что я смог перепроверить, соответствует действительности.

Йозеф. А на такой случай ты обязался указать ему на дверь.

Томас. Да. Обязался. (После недолгой борьбы с собой.) Но не могу. Именно теперь ему нельзя уезжать. Он должен еще остаться. Не дави на меня. (Кладет папку обратно в ящик.)

Йозеф (удивленно смотрит на него; опять расхаживает по комнате). Ты меня правильно понял? Я вовсе не отрекаюсь от правомочий, какие мне дает закон. Я медлил только с оглядкой на тебя и из отвращения к семейному скандалу... Я требую, чтобы ты перед женщинами отступился от него и отказал ему от дома.

Томас. Ценю твою доброту... но я так не могу.

Йозеф. Хорошо... Однако с меня это не снимает обязанности навести порядок. Верни мне бумаги.

Томас (наконец совершенно решившись, запирает ящик и вытаскивает ключ). Нет. Извини. Не могу.

Йозеф (ошеломленно). Выходит, ты вправду питаешь к нему симпатию!.. Так всегда и начинается. (Переборов себя.) Он здесь, чтобы обмануть тебя и Марию, точь-в-точь как обманул меня и Регину!

Томас. ...Знаю. Но... по-твоему, все так просто? Действительно точь-в-точь?

Йозеф. Ты не все знаешь.

Томас. Но это неправда! Не мог он приехать, чтобы причинить мне зло!

Йозеф. Простак! Заносчивый простак! Думаешь, обыкновенная правда не для таких, как ты; ты признаешь факты, только если они вдобавок еще и "высшая правда"!

Томас. Пожалуй, как раз это я и имел в виду. Даже если ты докажешь мне, как дважды два, что Ансельм хочет меня обмануть, и Мария тоже, - это все равно не может быть правдой! И не может быть ложью! Тут что-то другое, выходящее за рамки этих понятий.

Йозеф. Оказывается, ты тоже приворожен и зачарован. Хорошо. Тогда я остаюсь.

Томас. В каком смысле?

Йозеф. Остаюсь здесь, в твоем доме. Ты ведь не укажешь мне на дверь, коль скоро открываешь ее перед этим прощелыгой.

Томас (в замешательстве). Нет, конечно... но так же нельзя.

Йозеф. Клянусь, я никуда не уеду, пока не заставлю этого "охотника за головами"... вот-вот, самое подходящее для него название!... я не уеду, пока не заставлю его публично, при всех, лизать мои ботинки! Сам увидишь, он это сделает, он умнее вас! Не устоит, как только смекнет, о чем речь!

Томас (горько и все более взволнованно). Потом ты пожалеешь об этом. Вроде ничего и не произошло, но все же... отказа отрицать нельзя. Ты захочешь поговорить с Региной, а она станет тебя избегать. Будешь доказывать ей свое, а она просто не станет слушать. Пойми: это душевная глухота. Ты пальцем ткнешь: смотри, он прохвост! - а она не увидит. Ты рассудок потеряешь, на самом деле перестанешь понимать, говоришь ли ты бессмыслицу или твои слова попросту пропускают мимо ушей!!

Йозеф. Я добьюсь, чтобы меня слушали. У меня нет ни малейшего желания задним числом упрекать себя в том, что по собственной нерешительности я стал соучастником. (Уходит.)

Томас (в мучительном раздумье расхаживает по комнате). Ты думаешь, долголетняя совместная жизнь - это нечто духовное. Потом является другой, ничто не изменилось, только все, что делаешь ты, не имеет значения, а все, что делает он, исполнено смысла. Твои слова, которые прежде проникали вглубь, теперь незамеченные летят мимо цели. Где душа, порядок, духовный закон? Чувство общности, понимания, волнения? Правдивое, реальное чувство? Бездна молчаливого одиночества снова заглатывает их!

Мария (осторожно входя). Я не была уверена, что ты один. И ждала.

Томас. И... слышала?

Mapия. Я не прислушивалась. Незачем мне знать, о чем вы здесь говорили. Давай папку.

Томас (отшатываясь, словно от неотвратимой опасности). Значит... Значит, это правда?

Mapия. Я еще раз говорила с ним об этом. Он потихоньку проникается ко мне доверием. Пусть он будет моим другом. Тем более что он плохой.

Томас. Значит, правда... А что я тебе говорил?

Мария. Если б ты сам в это верил, ты бы взялся за дело иначе, не только изнутри. (С отчаянием.) Зачем ты во все это влез? Затем, что, по-твоему, он на меня влияет. Да, влияет; а что, разве это запрещено?

Томас. При чем тут запреты? Он способен, он умеет влиять, Мария! Ну взгляни же на меня - что изменилось? Ты теряешь штопальный грибок, милую, круглую вещицу, на которой иной раз штопаешь чулки; а через несколько дней, найдя на улице, ты едва его узнаешь: все, что в нем было от тебя, истаяло осталась только деревяшка, смешной маленький остов. Вот так и ты возвращаешься как дитя его духа, все в ошметках мерзости этого чужого лона!

Мария. Ты непреклонный, жестокий человек.

Томас. Скажи уж: завистливый. Скажи: полный ненависти. Мне хочется выжечь крепчайшими кислотами это чужое существо, которое сражается со мною, при том что мы и схватить друг друга не можем! Я застаю его в твоих мыслях, а значит, я еще более одинок и заброшен, чем если б застал его в твоей постели.

Мария. Ты непреклонен и ревнив; требуешь, не желая ничего дать взамен. Мне что, дозволено слушаться только тебя? Разве ты всегда прав?

Томас. Где уж мне! Иногда я вообще не понимаю, почему ты была со мной, а не с ним. Есть во мне что-то упрямо неисправимое, оно оберегает тебя, как мать оберегает радость ребенка, и, когда ты приходишь от него, это что-то, до одури счастливое в своей боли, чувствует какую-то свежесть, новизну.

Мария. Вот видишь, ты делаешь все это, собственно, отнюдь не ради меня, ставишь под удар наше существование, треплешь нервы. Просто ты якобы чувствуешь, будто он меня - не желает, нет! - ценит выше, чем ты!

Томас, С тех пор как это началось, ты знай твердишь, что никакой любви тут нет, есть чисто духовное переживание...

Mapия. И это правда.

Томас (с мукой). А я почти с тех же пор привожу доказательства, что его внутренние переживания - подделка. Но ты веришь ему, а не мне. Как просто и как ужасно.

Mapия. Я все еще верю в тебя. А во что ты это превратил?! Во что-то недоделанное. Расплывчатое. Чему любое новшество грозит бедой. А взамен предлагаешь неопределенную общность - этакие попутчики в одном купе. Ни обязанностей, ни страсти! Не хочу я думать! Быть чем-то можно и по-другому! Томас, ты сам связал себя по рукам и ногам, сам дергаешь себя в разные стороны, трясешь! Ты стыдишься тех часов, когда ты не думаешь, когда приходишь ко мне, потому что не хочешь думать, больше чем обнаженный в эти позорно "слабые" часы, когда нутро выворачивается наружу. Что ты с нами сделал? "Ты" и "тут", "кошки-мышки", "кис-кис, малыш и девочка"!