– Вы бы в полицию обратились. Сожгут же. Бак – это предупреждение. Месяц назад одному должнику двери подпалили, квартира сгорела, хорошо еще, что сам жив остался.

– Спасибо, – пробормотала я. В полиции мне уже отказали, посоветовали просто вернуть долг. Как будто, будь у меня эти деньги, я бы без советов не разобралась, что и как сделать…

В квартире отвратительно пахло гарью, пришлось распахнуть все окна, поборов страх. Задохнуться тоже было страшно, даже страшнее, чем совершенно теоретическая возможность проникновения посторонних через окно. Но спать уже совершенно расхотелось.

Я включила ноутбук, сварила кофе, закуталась в теплый халат и плед и, усевшись за кухонным столом, открыла присланный автором текст. Сосредоточиться не удавалось, я то и дело ловила себя на пропущенных запятых, на невыправленных стилистических огрехах и в конце концов решила, что продолжать смысла нет. Не получилось и посмотреть сериал, я не могла вникнуть в сюжет, не понимала, о чем говорят герои, а потому выключила ноутбук, допила кофе и решила убрать квартиру. Конечно, в пять утра рановато, но мытье полов всегда меня успокаивало, и я никогда не понимала тех, кто говорил, что терпеть не может это занятие. Меня чисто вымытые полы в квартире успокаивали и настраивали на позитивные мысли. Мама, кстати, для успокоения нервов всегда мыла окна…

К шести утра квартира блестела такой чистотой, что даже самый педантичный человек не нашел бы, к чему придраться.

– Говорят, это признак психического расстройства, – сообщила я своему отражению в зеркале. – Собственно, и разговаривать вслух в пустой квартире – тоже.

Я показала язык, отражение ответило тем же, и настроение мое как-то само по себе улучшилось. Наверное, прав тот, кто говорит, что выбираться из постели лучше всего задолго до рассвета, тогда день проходит лучше. Вот сегодня и проверим.

Неожиданно я почувствовала такую бодрость, какой давно уже не испытывала – наверное, со дня маминых похорон. День еще толком не начался, а я уже переделала кучу дел, отредактировала все, что обнаружила в своем рабочем ящике, отослала редактору, вычитала несколько глав брошюры, которую взяла на корректуру у какой-то подруги Иланы Григорьевны – она частенько подкидывала мне такого рода подработки, – даже сварила харчо. Нет, определенно, в ранних подъемах что-то есть. Вот если бы еще они не сопровождались поджогами мусорных бачков…

Но теперь мне совершенно нечем заняться до вечера, вот в чем проблема. А это значит, что я снова и снова буду обдумывать все мыслимые и немыслимые выходы из сложившейся ситуации, хотя отлично понимаю, что их нет. Вернее, есть, один, и как раз тот, что труднее всего реализовать. Я должна выплатить все деньги, что задолжала моя мать. Но их у меня нет.

Когда привыкаешь жить в каждодневном кошмаре, то со временем начинаешь думать, что хуже уже ничего не будет. И вот тут жизнь преподносит тебе очередной сюрприз. Ровно в три часа дня ко мне приехали какие-то люди – мужчина и женщина – и через дверь сообщили, что моя квартира мне больше не принадлежит. Я оторопела настолько, что впустила их и через минуту уже держала в руках документы, из которых следовало, что квартира является залогом за очередной кредит в банке, который оформила моя мать. Об этом кредите мне ничего известно не было, я не могла еще разобраться с разными конторами микрозаймов, где долги тоже росли с космической скоростью, а тут еще и это…

– Но я… я ничего не знаю, – забормотала я, понимая, как жалко выглядят мои оправдания.

– Девушка, милая, я понимаю, такие новости всегда шокируют, – мягко сказала женщина, оказавшаяся юристом, – но поймите и нас. Выплат нет, кредит не погашается, мы вынуждены обратиться в суд. Это я еще по-человечески хотела, чтобы не сразу повесткой огорошить.

– Но… мама умерла, понимаете? – Я метнулась в комнату, принесла свидетельство о смерти, стала совать его женщине. – Вот смотрите… видите? Мамы нет, а я ничего у вас не брала…

– Я очень вам сочувствую. Но по закону…

– По какому?! По какому закону вы хотите выбросить меня из квартиры, где я родилась?!

– Ваша мама подписала документы, в которых все ясно сказано, – мгновенно став чиновницей, а не человеком, механическим голосом произнесла юрист. – Всего доброго.

Они вышли, а я опустилась на пол и завыла. К такому повороту событий никто не бывает готов. Казалось бы – куда уж фиговее… а вот сюда, сюда, располагайтесь.

Пластическая хирургия оказалась даже увлекательнее его прежней специализации. Наверное, все дело было в наглядности – видеть, как в результате твоей работы лицо человека принимает прежний облик или становится лучше, чем было.

В каком-то смысле Игорь чувствовал себя творцом – исправлял врожденные дефекты, улучшал то, что создала природа, а значит, был как бы над ней, чуть сверху.

Это оказалось весьма опьяняющим ощущением, и после проведенной операции Игорь чувствовал такой небывалый подъем и прилив энергии, что неожиданно для себя начал после работы заезжать в спортивный клуб и пару часов заниматься там на тренажерах. Прежде ему и в голову подобное не пришло бы, да и сил совершенно не оставалось.

Постепенно он привык и клинике, и к порядкам в ней, и к тому, что приходится довольно далеко добираться. Новое ощущение себя, новое чувство, заполнившее его, с лихвой компенсировало маленькие минусы, даже если они и были. Авдеев вновь обрел уверенность в своих силах, вновь почувствовал себя хирургом.

Даже беседы с психологом перестали его пугать. От природы внимательный и обладавший отменной памятью, Игорь быстро понял, каких вопросов стоит опасаться, а потому научился реагировать на них спокойно. Судя по тому, что отношение к нему Драгун никак не изменилось, а оперировать самостоятельно ему доверили, Игорь сделал вывод, что все проверки он прошел. Это словно сняло с души камень, Авдеев будто обрел возможность дышать полной грудью и делать то, что у него, оказывается, получалось не хуже, чем у всех.

Тяжело было только в детском отделении. Игорю становилось не по себе при виде малышей с врожденными или приобретенными пороками внешности. К счастью, это отделение было епархией самой Драгун или доктора Сивцова, а Игорю доводилось наведываться туда только в дни дежурств. Оперировать детей ему пока не доводилось, да он и не рвался.

Словом, та жизнь, которая, как ему казалось, рухнула пару лет назад, теперь вроде бы налаживалась. Если бы не сны. Избавиться от кошмаров Авдееву так и не удавалось, они посещали его довольно регулярно, хоть и не часто. После таких ночей Игорь чувствовал себя разбитым и с большим трудом скрывал свое состояние от внимательных глаз коллег. Старался по возможности перенести операции, если они были назначены, не хотел, чтобы по его вине что-то случилось с пациентами, так что проще было сказаться больным.

«Нельзя, чтобы это помешало мне работать, – ожесточенно думал Авдеев, наматывая по вечерам километры на велотренажере. – Я с таким трудом преодолел все, ну, почти преодолел… Я не могу это потерять, не могу, это дело всей моей жизни, я ничего больше не умею и не хочу уметь».

Домой в такие моменты тоже не хотелось. Там почему-то острее ощущался весь тот кошмар, что он пережил. Но менять место жительства Игорь не хотел, хотя, если бы спросили, не смог бы внятно объяснить причину.

Дверь одной из трех комнат была плотно закрыта и заперта на ключ, туда Авдеев заходил лишь раз в месяц, чтобы сделать тщательную уборку. Потом долго стоял под струями воды в душе, словно смывая с себя пыль вместе с воспоминаниями.

Худенькая светловолосая девушка появилась в клинике в его дежурство. Именно Авдеев должен был оформить ее документы, записать жалобы, собрать анамнез и назначить первичные анализы и консультации. Но тут на пороге кабинета появилась Драгун:

– Игорь Александрович, вы свободны. Я сама займусь клиенткой.