– Ну, так идем! – воскликнул Питер и убежал в лес за остальными.
Щипок встал на ноги. Выглядел он отвратительно и пошатывался. Мне хотелось, чтобы по дороге он сорвался со скалы или забрел медведю в пасть, избавив меня от новых проблем, потому что он уставился на меня взглядом, обещавшим эти проблемы.
– Так ты идешь? – прикрикнул я на него.
Он не ответил мне, но пошел за Питером.
Чарли поднял голову, чтобы проводить старшего мальчишку взглядом.
– Может, он заблудится, – прошептал он с надеждой.
– Может и да, – согласился я, взъерошив ему волосы. – Тебе Щипок не нравится, да?
– Он хотел отнять у Дела еду, – ответил Чарли. Я поставил его на землю. Он тут же ухватился за мою куртку, и мы пошли к тропинке за остальными. – Он бы и мою съел, если бы ты не был рядом.
Он понял это инстинктивно – понял, что раз он маленький, всегда найдутся те, кто захочет использовать против него свой рост.
Щипок с Питером не сильно нас опередили, а мне не хотелось, чтобы мы шли вчетвером, словно дружная семейка.
– Хочешь, я тебе кое-что покажу, Чарли?
– Что? – спросил он.
– Короткий путь, – ответил я.
– Короткий путь куда?
– Я знаю, где они остановятся ночевать, – объяснил я. – Да и вообще, эти мальчишки не умеют вести себя тихо, когда они вместе. Мы их услышим раньше, чем увидим.
– И нам не надо будет идти со Щипком!
У Чарли глаза загорелись при мысли о коротком пути, о секрете, который будет только у нас с ним.
Такая вот была магия на этом острове: скалы, чтобы через них перелезать, деревья, чтобы на них карабкаться, русалочьи лагуны, чтобы в них плавать – и, да, пираты, чтобы с ними сражаться. Мне не хотелось вести туда мальчишек именно сегодня, но сражаться с пиратами было здорово – просто отличное развлечение. Весь остров был огромной площадкой для игр таких мальчишек, как мы: бегать по нему, устраивать захоронки, ходить, куда хочется и когда хочется – и никаких взрослых, которые бы нам мешали или заставляли их слушаться.
И Чарли – ему нужна была эта магия. Я был почти уверен, что мы забрали этого маленького утенка у мамы, которая его любила.
Питер был невысокого мнения о матерях: сам он спустя столь долгий срок своей не помнил, а у большинства мальчишек матери были из тех, которых хочется забыть.
Питер говорил, что у меня тоже была такая: что она меня ругала и била, но я ее не помнил. Я вообще мало что помнил из того, что было раньше – только какие-то проблески, а еще иногда песни, которые заставляли мое сердце ныть, а Питера – хмуриться.
Я знал, что парни остановятся на ночь в Медвежьей берлоге. Ее так назвали потому, что когда мы с Питером впервые туда зашли, то нашли кости громадного медведя. Питеру так понравился его скалящийся череп, что он закрепил его на стене, а под ним мы вырыли яму для костра, словно это был алтарь какого-то древнего бога. Когда огонь горел, то отсветы пламени странно плясали на черепе, так что казалось, будто он вот-вот оживет и сожрет нас всех.
Я подумал было о том, как эти пляшущие тени испугают Чарли, но тут же отогнал эту мысль. Я не могу уберечь его от страхов – только от реального вреда.
Мальчишки остановятся в Медвежьей берлоге, потому что это – хорошее убежище, и было далеко от полей Многоглазов.
Кивок и Туман, при всей их храбрости, боялись Многоглазов. И я не стал бы их за это стыдить, как и любой житель острова, у которого были хоть какие-то мозги. Даже Питер, которому нравилось дразниться и играть на чужих страхах, не стал бы тут насмешничать.
Парни не станут пытаться пересекать поля без Питера или меня, а уж ночью пытаться это сделать – вообще чистая дурь: просто нарываться на то, чтобы тебя съели.
Чарли вместе со мной сошел с тропы в темную лесную чащу. В стороне от главного пути, где солнце падало на открытую дорогу, было прохладнее. Здесь, под навесом из листвы, мошкара не зудела и не кусалась, а колеблющиеся тени приветливо встречали тех, кому хватало духу идти на разведку.
Мелкие пушистые существа сновали в подросте: кролики, полевки и маленькие лисички с крупными ушами и настороженными мордочками. Мне нравился мягкий перегной, влажный свежий запах папоротников, смешивавшийся с острой сладостью упавших плодов.
Деревья смыкались арками высоко над нашими головами, а длинные широкие листья свисали вниз, словно они стояли рука об руку, укрывая нас.
– Мне тут нравится, – сказал Чарли и, встав на коленки, запустил пальцы в землю.
Он засмеялся при виде нескольких толстых розовых червяков, которые слепо высунули головы на поверхность, раскачиваясь, словно вынюхивая нарушителя их спокойствия.
Достаточно было пересечь лес, чтобы мы оказались у скалистого склона, который вел в Медвежью берлогу. Тут тропа была узкая, но Чарли был маленький, а я поднимался сюда столько раз, что мог бы это сделать даже с закрытыми глазами.
Тут мы запросто опередили бы Питера и Щипка, если они придерживались тропы, потому что тропинка, по которой они шли, долго петляла и кружила по лесу прежде, чем привести к Медвежьей берлоге, где горы встречались с равниной.
А Щипок был к тому же не в себе, и душой и телом. Вспоминая, как его скула двигалась отдельно от челюсти, я молча улыбнулся.
Чарли бежал впереди меня, хихикая и вспугивая птиц из их гнезд в папоротниках, так что они разгневанно пищали на него. Впервые с его появления на острове я увидел его веселым и счастливым.
Когда наступила ночь и в лесу стало темно, он вернулся ко мне. Казалось, ему не страшно – просто он не совсем уверен, где идти.
В темноте вокруг нас двигались более крупные звери. Мы услышали тихий стук копыт и успели увидеть отблеск на белых рогах.
Позже мы услышали, как в нашу сторону пыхтит медведь: большой, широкий и пропахший своей недавней добычей. Медведи как правило мальчишек не трогали, но вонища от этого предупредила меня о его приближении, так что я решил не рисковать: подсадил Чарли на ветку дерева, и сам залез следом.
Мы дождались, чтобы медвежья тень прошла под ветками, на которых мы сидели, а потом его хрюкающая туша медленно удалилась.
– Он нас съел бы? – спросил Чарли.
Я был рад, что он говорил не испуганно, а просто с любопытством.
– Наверное, нет, – ответил я. – На этом острове у медведей есть еда получше тощих мальчишек, а этот уже попировал.
– Я почуял кровь, – сказал Чарли. – Наверное, он поел кроликов, как мы.
– Кролик для такого большого старого пыхтуна – на один укус, – засмеялся я. – Он завалил оленя, или лося, или, может, выудил несколько толстых тарпонов, которые живут в прудах и реках. Все это медведю нравится больше, чем мы, но медведи – это те, кто убивают, а раз они убивают, то разумнее избегать их зубов и когтей.
– А ты – тот, кто убивает? – спросил Чарли. – Кивок и Туман говорят, что да. Говорят, что ты больше всех пиратов убил.
– Я здесь давно живу, – сказал я. – А Питер живет здесь даже дольше.
Я беспокойно подвинулся под внимательным взглядом его ярких глазенок в лунном свете. Мы оба прекрасно знали, что я не ответил на его вопрос.
Я убил столько пиратов, что давно счет потерял – и занимался этим столько, сколько себя помню. Питеры ненавидели Питера, но меня они ненавидели даже сильнее, потому что я был их бичом – бичом, который выбивал их лучших и самых молодых товарищей. Ни один из старших пиратов не был настолько быстрым, чтобы сойтись со мной, так что убивать меня они посылали свою молодежь. Но ни один из молодых людей, пусть он уже и имел силу взрослого, не был таким быстрым, как двенадцатилетний паренек. А на моей стороне был еще и опыт, хоть по мне это и не было заметно.
Казалось бы, что после стольких лет проигрышей нам пираты должны были бы выбрать себе другой остров для стоянки, но они возвращались, сезон за сезоном. Когда-то давно я спросил у Питера, почему они упорно возвращаются.
– Потому что хотят узнать, почему мы не растем, дурачок, – ответил Питер и съездил меня по затылку. – Они думают, что у нас есть какое-то особое сокровище, из-за которого мы остаемся мальчишками, и хотят его заполучить.
