Олег Филипенко

ЛЕЙТЕНАНТША ВАЛЯ

1

Увы, сломался телевизор.

Мне скучно. Чем себя занять?

За стол усесться и сюрпризом

себя порадовать? - начать

писать поэму-шутку? Ладно.

Так я и сделаю. Досадно,

что я уже не тот поэт,

что прежде, в цвете юных лет.

Тогда ж я занят был любовью

и было мне не до стихов;

и лишь когда уже духОв

нагонит муза к изголовью,

тогда садился я писать

в свою рабочую кровать.

2

А вы заметили, ребята,

что я онегинской строфой

пишу? Не видел я когда-то

в подобных штучках смысла. Той

поры промчались заблужденья.

Теперь я знаю, что стесненья

разнообразные, как раз

дисциплинируют наш глаз

и ум, готовый растекаться

до изощрённейших кружев,

где скучно, мёртво и где сев

на третьей строчке, возвращаться

к началу вынужден, чтоб внять

ЧТО нам поэт хотел сказать.

3

Но это в сторону... Тем паче

уж заготовил я сюжет,

и к его стройной передаче

уже настроен я, поэт.

Итак, история случилась

ещё в эпоху, где водилась

или верней сказать, где всласть

советская дремала власть.

Герой наш в армии советской

служил, в погранвойсках, в горах,

где кто за совесть, кто за страх

нас от агрессии турецкой

возможной защищал... Смешно?

А было ведь не так давно.

4

Армения... Страна, где горы,

где камениста и пуста

земля, где ящерицы в норы

в полдневный жар спешат. Где та-

ет снег ещё в апреле

в горах; где дни, даже недели,

однообразной чередой

бегут; где трудности с водой

у местных жителей. Где ЧЕКИ

(так пограничники себя

между собой зовут) сопя,

корпея в поте, словно зеки,

впервые, может, познают

что значит настоящий труд.

5

Но надо помнить, что ребятам,

служившим там, по двадцать лет

от силы было. Как козлятам

таким не прыгать, если бед

и настоящих огорчений

они ещё не знали? Тени

опустошённости, тщеты

всего земного, я и ты

тогда не знали. Полны жизни,

мы верили в любую хрень

и каждый посвящали день

служенью милой нам отчизны.

Хоть, впрочем, воровали спирт

из шкафа с биркой ЗАМПОЛИТ.

6

Не раз, бывало, после службы,

когда спускался с гор домой,

в пенаты теплоты и дружбы,

намёрзшийся, полуживой,

(а я служил обычно ночью)

я с восхищением воочью

восход светила наблюдал,

что за грядою гор и скал,

в дали, в туманной нежной зыби,

сияло, радость, теплоту

неся живому, и мечту

в меня вселяя, на отшибе

у мироздания, хоть край

земли в сей миг был сущий рай.

7

Но остановимся... Пора бы

уже к исторьи перейти.

Был на заставе банщик. Слабый

здоровьем, потому нести

он службу ночью иль "дозором"

не мог и вот его с позором

назначили в субботни дни

топить солдатам баню. Пни

он колуном колол на снеге,

затем носил их в баню, где

бросал в огонь, чтобы воде

дать закипеть, и часто веки

он меж работою смежал

и у котла с водой дремал.

8

Порядок посещенья бани

таков был: первою жена

начальника заставы Сани

шла мыться (а была одна

она на всей заставе дама, -

наш замполит скрывал упрямо

свою жену в тылу. Остряк

наш зам. по бою холостяк

был, - больше ж офицеров

у нас и не было), затем

шли мыться офицеры. Нем

стоял пред ними Староверов,

наш банщик. Ну, а после сих

солдаты шли и я меж них.

9

Наш банщик был (он, кстати, Лёва

по имени был) из села,

которое близ Могилёва

располагалось. Там цвела

его семья: мамаша с папкой,

сестры две младшенькие, бабка,

чей муж погиб ещё в войне

с фашистами. Не раз во сне

наш Лёва видел дом и поле,

подружек школьных и друзей,

спортзал и Ленинский музей,

Дворец культуры, бабу Олю

и бульбу, что с отцом вдвоём

выкапывал он под дождём.

10

Но Лёву в армию забрали...

Но вот и всё, что мог сказать

о банщике я. Он у Вали,

жены начальника, видать,

в душе родил упрёк и нежность:

всегда-то сонный, белоснежность

лица то в саже, то в грязи,

хоть, впрочем, Валя-то вблизи

его видала раз в неделю,

когда ходила мыться в срок,

а он молчал и, как зверёк,

косился в сторону и еле

ей отвечал, когда ей вдруг

болтать с ним приходил досуг.

11

А надо вам сказать, что Валя

была москвичкой. Ей всего

двадцать один был год. И крали

в Москве такой у твоего

Абдулова вовек не будет:

стройна, светловолоса, груди

как чаши две, рот чуть велик,

цвет кожи розовый, а лик

весёлый и немножко томный.

Но так случилось, что она

была военного жена,

и потому за ним в укромный

и отдалённый уголок

отправилась без лишних склок.

12

Ах, на заставе в Валю эту

все были парни влюблены.

И, как положено поэту,

я был влюблён, хоть сатаны

тогда не ведал дух мой чистый.

Взгляд мой тогда скорей лучистый,

чем томный был. Не раз она

ходила по двору и на

меня с улыбкой милой

глядела. Я же до волос

краснел и задавал вопрос

ей робко, из последней силы,

всё чаще про Москву, - она

с улыбкой странной мне сполна

13

всё объясняла... А в окошке,

когда я слушал, мне язык,

улыбки или даже рожки

показывали друг-таджик,

другие мальчики... Но всё же

вернёмся к Лёве. В день погожий,

субботний, Лёва, как всегда,

готовил баню. Уж вода

в котле огромном закипала,

и Лёва, чтоб чуть-чуть соснуть,

в предбаннике возлёг на грудь

на лавочке и вскоре мало

о чём уж думал, - сон унёс

его в страну привычных грёз.

14

Но что ж. Пора уже и Вале

идти купаться. Ага, вот

она в роскошной шубе, шали,

в сапожках кожаных идёт

по узкой снеговой дорожке,

вот входит в баню, хочет ножки

об пол ударить, чтобы снег

стряхнуть, но видит: человек

на животе спит. Это Лёва.

Она его узнала. Что ж,

зачем будить его? Хорош,

однако, он собой. Но ново

для Вали думать о другом,

у ней есть муж, очаг и дом.

15

Однако Валя, объясняя

себе желаньем не будить

мальчишку, всё с себя снимая,

совсем не думает спешить

в парную. Ей сейчас приятно,

всё сняв с себя, чулки опрятно

и медленно в руках слагать

и всё чего-то как бы ждать...

Тут Лёва, глаз открыв на шорох,

был потрясён. Ужель не сон?

Он спал, а тут... И снова он

глаз прикрывает; в сердце порох;