Еще одна тетка предложила Сабурову поставить подпись под призывом вернуть православные храмы верующим. Эпиграф из Лермонтова "Так храм оставленный есть храм" был перевран, но, взглянув на разводы лихорадочного румянца сборщицы подписей, Сабуров почел за лучшее промолчать. Она поспешила заверить: "Христианство - это не предрассудок. Посты помогают организму очищаться от шлаков, поклоны способствуют усилению перистальтики кишечника". И тут апеллируют к высшей святыне - к кишкам!
- Вроде не еврей, - сборщица указала на Михальского, - а хочет улицы переименовывать.
Жиды да полячишки - оне завсегда... Исконно русскую улицу Карла Маркса переделать в Архиерейскую - архиеврейскую!.. Конечно, евреи - враги: они источник сомнений. Но они же, в качестве общего врага, источник вашего единства. Берегите евреев!
- Нужно писать не "есть храм", а "все храм", - не удержался Сабуров.
Сборщица подозрительно глянула на него и сделала движение убрать подписной лист: простой русский человек не должен такого знать. Сабуров достал ручку и со вкусом подписался: Рабинович. Сборщица читала и одевалась в пурпур так долго, что он успел пожалеть о своей выходке. Но, вероятно, и Рабинович был вправе просить о возрождении православных храмов - всякое дыхание...
А в ротонде уже работали люди понимающие, действующие по правилу "ничего для мысли - все для глаз и ушей".
Молодой человек в похоронной черной паре на складном закусочном столике выкатил магнитофон и пригнул к нему микрофонную головку.
- Сейчас вы услышите песни на слова великого русского поэта Николая Рубцова, - скорбно возгласил молодой человек. - Поэта-мученика, - после многозначительной паузы прибавил он, и призыв бороться с сионизмом скорбно затрепетал на ветру.
Слов было не разобрать. Офицер из ресторана "Распутин" задумчиво перебирал струны. На деке его гитары был тоже оттиснут черным страшенный двуглавый орел.
- Вон, выставились, - со сдержанной гадливостью произнес непреклонно добродетельный мужчина, - ни стыда, ни сорома.
Трое молодых людей кучерявыми бородами и дерзким прищуром глаз явно подчеркивали свою внешность семитских красавцев. На их куртках были пришпилены круглые пластмассовые значки с пламенными завитками еврейского алфавита. ("Да у нас совсем даже не дыра...") Женщина с геральдическими листовками не находила слов от негодования, но, так и не найдя, накинулась на своего же, русского парня (снова жиды натравили русских друг на друга!):
- Сейчас же бросьте сигарету! А я вам говорю - бросьте!
Парень медлил, но, сообразив, что гнев на него направлен не какой-нибудь, а священный, с напряженной улыбкой разжал пальцы.
- Раздавите! Я вам говорю - раздавите!
И парень с еще более напряженной улыбкой вдавил сигарету в раскисший снег.
- Куришь, пьешь вино и пиво - ты пособник Тель-Авива, - наставительно сказал непреклонно трезвый мужчина с повязкой.
Из динамиков звучал церковный хор - разобрать можно было лишь "господи, помилуй". На лицах людей с повязками проступило агрессивное благочестие, на прочих лицах - почтение и, пожалуй, зависть к чужому автоматизму.
- Сейчас перед вами... диакон русской православной церкви.
Рядом со служащим похоронного бюро диакон выглядел безутешным родственником - борода свисала плоско, будто намокшая от рыданий. Черный берет алхимика лежал на голове горизонтально.
- ...Новые супостаты... В ночь перед Куликовской... к святому русскому праведнику... - и вдруг пламенно возвысил голос: - Покуда Русь стоит на православной церкви, не страшны ей!..
Взрыв аплодисментов - даже Сабуров почувствовал что-то подмывающее. Страсть, страсть, а не ее жалкая служанка логика!
Породистый и хайрастый директор филармонии, он же композитор с какой-то двойной и почти знаменитой фамилией - что-то вроде Гулаг-Артемовский - зарокотал с клокочущей ненавистью, тоже апеллируя к высшему суду: медициной доказано, что рок-музыка вредна для здоровья.
- ...Ударить кулаком по американской агрессии в искусстве!
Аплодисменты. Да ведь ударами любовь не выстучишь.
Туго надутая женщина - "драматург и режиссер", - состоящая из множества шаров, обтянутых стеганым горнолыжным нейлоном (чувствовалось, что она даже до половины не погрузится в воду, если ее туда опустить), впилась в шею микрофона, словно это была гидра сионизма, и завопила таким голосом, после которого оставалось только забиться в конвульсиях:
- Рруссский народ... над пропастью!.. русофобии.. последним куском... Союз неблагодарных республик... диверсии... взрывы атомных электростанций... истребление царского семейства... - дальше посыпались Мееровичи-Хаимовичи.
- Смерть жидам! - придушенно раздалось в толпе.
- А вот имена руководителей НКВД и ГУЛАГа! - новый поток Мееровичей-Хаимовичей.
- И нас же они призывают покаяться!..
Сабуров не считал себя глупее ни эллина, ни иудея, и оттого ему было плевать и на тех, и на других - его можно было одолеть только организованным строем, а потому он любил не нации, а организации. И организаторов. Но ему никак не удавалось привыкнуть к поруганию истины: живя среди тысяч доносчиков и палачей, не выказывающих и тени раскаяния, среди миллионов холуев и государственников, находящих им оправдания, эти патриоты рассчитывают отмыться пригоршней Мееровичей-Хаимовичей. Да и от чего отмываться, если лично ты никого не убил?
Раскаленный гвоздь окончательно окреп в его груди.
Люди с повязками, не по-хорошему праздничные, сновали взад-вперед с листовками и без. На двуглавых орлах возникли круги из ватмана со следами ножниц. В верхней части было написано красным карандашом: "Память" и черным по окружности - "Союз русского народа". Чубатый парень - веселый, как перед дракой - лихо торговал еще какими-то листовками. Его окружали подростки в черных косоворотках с какими-то упрощенными лицами - словно у магазинных манекенов. Сабуров заглянул через плечо к соседке, отхватившей ксерокопированный дефицит: "Евреи в течение многих лет и особенно в последние два года вполне выказали непримиримую ненависть к России и ко всему..."
- Вы попросите из-под низу, - посоветовала соседка. - Сверху он для блезиру дает - про культуру, про храмы...
Однако торговец мгновенно раскусил в нем чужака: "Снизу только для своих". - "Но свои и так все знают". - "Вы правы", - усмехнулся парень, но эзотерической листовки так и не дал.
- Но что мне делать, если я люблю эту страну, я за нее воевал? словно у Верховного Судии, допытывался у него пожилой расстроенный еврей - хоть сейчас в антисионистский комитет: простое лицо, трудовые седины, орденские планки.
- Что поделаешь - такова се ля ви! - посмеивался парень. Приятный или неприятный - это был определенно человек. Но окружавшие его чернорубашечники были как будто уже существами иной породы: они были лишены мимики.
- Катись побыстрее в ОВИР, пока черепушку не проломили.
Голос манекена был настолько лишен всякого выражения, что сделалось жутко: тут не убедить и не разжалобить. "Постройте свою улицу и называйте по-своему! - хрипел набрякший водярой страховидный парняга. - А наши, русссские не лапай!" Какая это шелуха - идея - в сравнении с личностью; такой жлоб с любой идеей будет мерзок и ужасен: я-тте, падла, за права человека пасть порву! Вот что вырастает само собой...
Соседка, увидев Сабурова с пустыми руками, пожалела его и уступила свою листовку. Он принялся одним глазом пробегать слеповатый ксеротекст, другим кося на эстраду, куда Корягин - истый купчина, из одного аршина делающий двадцать, - из своей небольшой кучки выделял все новых и новых посланцев.
"...Чтобы евреи не могли быть допускаемы ни в армию, ни во флот", читал Сабуров. (Вот напугали-то...)
- Евреи точат государство, как трухлявую колоду! - подергивался от ненависти изможденный мужчина.
- Почему же они Америку не источили? - выкрикнул слева задорный женский голос, похожий на Натальин.
