Несмотря на усилия, предпринятые «Свободной Францией» в деле установления связей с Вашингтоном и Москвой, центром ее деятельности по-прежнему оставался Лондон. В силу обстоятельств наша деятельность, которая включала военные усилия, связь с метрополией, пропаганду, информацию, финансы, экономику заморских владений, была тесно переплетена с деятельностью англичан. Вследствие этого мы должны были поддерживать с ними более тесные отношения, чем когда-либо. Но по мере того как наше движение росло, их вмешательство в наши дела создавало для нас все большие затруднения. Однако после вступления в войну России и Америки положение самой Англии могло стать затруднительным в союзе с двумя такими гигантами и это могло вынудить ее пойти на сближение с нами, чтобы действовать в Европе, на Востоке, в Африке и на Тихом океане в духе искреннего сотрудничества. Мы с радостью приветствовали бы такую перемену, и у нас подчас создавалось впечатление, что и некоторые английские руководители склонялись к такой политике.

Уинстон Черчилль – премьер-министр Великобритании в 1940—1945 и 1951—1955 годах. 1941 год

Но в конечном счете все зависело от премьер-министра. А Черчилль в глубине души не мог решиться на то, чтобы «Свободная Франция» стала самостоятельной. К тому же всякий раз, когда деловое обсуждение вопросов приводило нас к резким разногласиям, он придавал им характер столкновений на личной почве. Самого его они огорчали тем больше, чем сильней была связывавшая нас дружба. Подобные настроения и чувства в сочетании с приемами его политической тактики вызывали у того приступы гнева, чрезвычайно осложнявшие наши отношения.

У этого выдающегося человека были в то время и иные основания приходить в ярость. Несмотря на то что англичане прилагали достойные восхищения усилия в войне, особенно в подводной, они терпели иной раз серьезные неудачи, которые были тем более досадны, что не всегда материальное превосходство было на стороне противника. 10 декабря 1941 у берегов Малайи японские самолеты потопили великолепный линкор «Принс оф Уэлс» и тяжелый крейсер «Рипалс», прежде чем они успели сделать хотя бы одни выстрел. 15 февраля 1942 в Сингапуре после непродолжительного сопротивления сложила оружие семи-десятитрехтысячная английская армия. В июне, несмотря на то что англичане сосредоточили на Востоке крупные силы, Роммель прорвал фронт 8-й армии и отбросил ее к самой Александрии, а 33 тысячи английских солдат, оборонявших Тобрук, капитулировали с ничем не оправданной поспешностью. Черчилль лучше чем кто-либо другой понимал последствия этих неудач для хода войны. Но он страдал от этого прежде всего как англичанин и как солдат.

Следует добавить, что в руководящих кругах находились люди, которые, действуя исподтишка, не стеснялись возлагать на него вину за кое-какие из этих неудач. Хотя вся Англия дорожила Уинстоном Черчиллем как зеницей ока, некоторые недоброжелательные высказывания по его адресу можно было читать в газетах, слышать в парламенте, в различных комитетах и клубах. В таких условиях в первые месяцы 1942 у Черчилля не было оснований для того, чтобы проявлять любезность и мягкость по отношению к кому-либо, в частности и ко мне.

Командующий немецким Африканским корпусом генерал Роммель в захваченном Тобруке

И наконец – быть может, это и есть самое главное – премьер-министр взял за правило не предпринимать ничего важного без согласия Рузвельта. Хотя его больше чем кого-нибудь другого из англичан задевала неловкая тактика Вашингтона, хотя он с трудом переносил состояние подчиненности, на которое американская помощь обрекала Британскую империю, хотя его коробило от тона превосходства, который усвоил по отношению к нему президент, Черчилль раз и навсегда решил придерживаться такой линии поведения, которая диктовалась жизненно важной необходимостью союза с Америкой. Поэтому он остерегался занимать по отношению к «Свободной Франции» позицию, которая шла бы вразрез с позицией Белого дома. И поскольку Рузвельт относился к генералу де Голлю недоверчиво, Черчилль со своей стороны был вынужден проявлять сдержанность.

Среди зрителей, с живейшим интересом следивших за дипломатической пьесой, на протяжении ста различных действий которой «Свободная Франция» постепенно становилась на место Франции, находились европейские правительства, эмигрировавшие в Лондон. В 1941 круг их расширился в связи с прибытием греческого короля и министров, а затем короля и правительства Югославии.

Говоря по правде, со времени вступления в войну России и Соединенных Штатов правительства всех этих государств уже больше не сомневались, что их страны будут освобождены. Но какими будут тогда их страны? Ибо если вступление России в войну гарантировало им разгром Германии, то оно несло им новую угрозу. Главы государств и министры открыто говорили об этом. Греческий король Георг II и глава его правительства Цудерос рассказывали мне об ужасающих страданиях, на которые обрекло греческий народ нацистское вторжение, о Сопротивлении, которое, несмотря ни на что, развертывал народ, но также и о том, как все голодные и все борющиеся сплачиваются вокруг коммунистической партии.

Одновременно я видел, как в окружении Петра II, молодого югославского короля, и даже внутри кабинета отражались события, раздиравшие их страну: возведение Хорватии в ранг отдельного королевства, главой которого был провозглашен герцог Сполетский, захват Италией Далмации и Словении с Любляной, соперничество, а вскоре и борьба Тито с генералом Михайловичем, который, однако, вел в Сербии действия против оккупантов.

Напротив, создавалось впечатление, что чехословацкий президент Бенеш и его министры доверяли будущей политике Советов. При посредничестве Богомолова они поддерживали с Кремлем внешне дружеские отношения. Их представитель в Москве, Фирлингер, казалось, пользовался там доверием и уважением. Советское командование сформировало чехословацкий корпус из чехов, находившихся на службе в вермахте и взятых в плен в России.

Было очевидно, что в стремлении восстановить чехословацкое государство и свое собственное положение в Праге Бенеш, при всем своем отвращении к советскому режиму, рассчитывал прежде всего на Россию.

Беседы с Бенешем превращались в содержательные лекции по истории и политике, которые он мог читать очень долго, не утомляя ни слушателей, ни самого себя. Я как сейчас слышу его повествования о судьбе государства, у кормила которого он стоял двадцать лет. «Это государство, – говорил он, – не может существовать без непосредственной поддержки Москвы, ибо оно должно включить Судетскую область, населенную немцами, Словакию, с потерей которой Венгрия никак не может примириться, и Тешин, на который зарятся поляки. Франция слишком ненадежна, чтобы мы могли полагаться на нее». «В будущем, – говорил в заключение президент, – мы смогли бы избежать риска исключительного союза с Кремлем, но лишь при условии, что Франция вновь обретет свое положение и роль в Европе. А до тех пор что же мне остается делать?» Так рассуждал Бенеш, но я чувствовал, что в глубине его души таится тревога.

Эдвард Бенеш – президент Чехословакии в изгнании с 1939 года по 28 октября 1945 года

Что касается поляков, они сомнений не испытывали. В их глазах Россия была неприятелем, даже если приходилось вместе с ней сражаться против общего врага. По мнению президента республики Рацкевича, генерала Сикорского, стоявшего во главе правительства и армии, министров Залесского, Рачинского, генерала Кукеля, за разгромом Германии неизбежно должно последовать вступление в Польшу советских войск. Что касается способов обуздания претензий Москвы после победы над Германией, здесь среди поляков шла борьба двух тенденций. То у них одерживала верх боязнь наихудшего и отчаяние порождало в них опьяняющие иллюзии, подобно тому как в музыке Шопена страдание порождает мечту. То они лелеяли надежду на достижение решения, при котором Польша расширится на западе, уступив России часть Галиции и литовских земель и добившись от нее обязательства не устанавливать своего господства в Варшаве путем создания там коммунистического правительства. Но как только речь заходила о заключении соглашения, они впадали в крайнее возбуждение и начинали требовать невозможного, чем вызывали нерешительность у союзников и раздражение у русских.