Антонина Петровна хотела было возразить, что не высыпается Лиза не потому, что на Небесах плохо за ней приглядывают, а из-за собственных ночных бдений у компьютера, и это не повод так зло богохульничать, но девочка отвернулась к стене и с головой накрылась одеялом, явно не желая продолжать разговор — и Антонина смолчала. На первый раз простительно. Но в следующий раз, если Лизавета позволит себе подобное, наказание будет суровым и незамедлительным. Не чета отобранному кабелю.
Она вышла, прикрыв за собой дверь. Если девочка не уснёт и сейчас, пусть это будет на её совести.
Родители Лизы погибли несколько месяцев назад: разбились в автокатастрофе по пути из санатория, куда девочка не поехала с ними из-за неожиданной болезни. Показания свидетелей были туманными: вроде бы две машины ни с того ни с сего врезались друг в друга, и кто из них потерял управление, сказать было сложно. Ни один из участников аварии не выжил, кроме рыжей собачки Бусинки, которую забрали к себе родственники погибших — тех, что ехали в другой машине. Сложнее дело оказалось с Лизой.
Родных бабушек и дедушек у девочки не оказалось, и, взвесив все «за» и «против», опеку оформила Антонина Петровна — родная сестра Виталия, отца Лизы. Для неё, прожившей жизнь бездетно, это был совершенно новый незнакомый опыт, но христианский долг велел ей заботиться о сирых и убогих, да и нереализованное материнское чувство, копившееся всю жизнь, сейчас отчаянно искало выхода. Добиться опеки было сложно, но возможно, и, пообивав пороги всевозможных инстанций, Антонина стала официальным опекуном Елизаветы Витальевны Яшкиной.
Вот только кто же знал, что с ней будет так сложно…
В понимании Антонины Петровны девочки-подростки были светлыми и чистыми существами вроде ангелов, кротко смотрящих на прихожан вниз с мозаик храма. Может, некоторые из них такими действительно были — но уж точно не Лизавета. Воспитанница оказалась вздорной, грубоватой и нелюдимой, носящей неприлично короткую для девочки стрижку и слушающей какую-то ужасную громыхающую музыку. А чего стоило ожидать от дочери двух убеждённых атеистов — безбожников, даже не покрестивших единственную дочь? Но, как всегда считала Антонина Петровна, испытания нужны, чтобы преодолевать их с честью, а вернуть на путь истинный заблудшую душу — поступок куда более благочестивый, чем просто приютить у себя сироту. Поэтому с рвением, долго ожидавшим своего часа, она взялась за сложное дело перевоспитания сложного подростка.
Склонив напоследок голову перед стоящими в углу гостиной иконами и мысленно попросив у них благословления в своей сложной миссии, Антонина Петровна — сухая, прямая, как палка, в старомодной ночной рубашке — направилась в свою спальню, чтобы провести первую половину ночи, мучаясь бессонницей.
Иконы молчали, обратив слепые пустые глаза в темноту гостиной.
А в маленькой спаленке отчаянно пыталась не заснуть раньше времени Лиза.
========== II. Ветер с лоджии ==========
Она заметила это почти сразу, как только сюда переехала: если заснуть раньше времени — а «время» наступало где-то между часом и двумя ночи — спокойных снов не жди. Стоило сомкнуть веки, как перед глазами, словно живые, возникали покойные родители — почему-то бледные и скорбные, точно лики на иконах. Глаза их были черным-черны, как будто залиты чёрной краской, губы искривлены в печальной гримасе. Больше всю ночь ничего не происходило: только один сон, тягомотный, серый. Она одна в кромешной тьме, и эти иконописные лица родных и любимых людей, молча сверлящие её скорбным безглазым взглядом.
Тётке, которую Лиза не полюбила сразу, об этом рассказывать было бесполезно: у неё на всё находились отговорки или про Сатану, или про стресс от потери родителей, или про её, «Лизоньки», неправильный режим дня. Со всем этим предлагалось бороться усмирением духа и молитвой — короче, бесполезным превозмоганием, от которого и так уже голова шла кругом. Иногда Лизе казалось, что Тоня не человек, а биоробот, лишённый любых человеческих слабостей и созданный только для смиренного христианского служения.
Покойные родители немного рассказывали о тёте Тоне. Они с ней почти не общались. Папа говорил, что они были очень дружны в юности, но их дороги разошлись, когда Тоня ударилась в религию и растворилась в бесконечных постах и молитвах. Его, убеждённого атеиста, это бесило: он сначала пытался вразумить сестру, вёл с ней многочасовые душещипательные беседы о теории эволюции и истории религии, даже дарил книжки Докинза — бесполезно. Тётя упрямо стояла на своём, и со временем Лизин отец сдался. С тех пор Антонина перестала быть вхожа в их дом: её саму не устраивало общение с «безбожниками», которые не хотят даже слышать о спасении души, да и у отца от разговоров с ней начинался нервный тик. Всё, что Лиза помнила о далёкой тётке, — парочка воспоминаний из раннего детства о полноватой смешливой женщине с модной причёской, которая втихую угостила её конфеткой во время захватывающих исследований подстолья.
Тётя Тоня, с которой Лизе приходилось общаться сейчас, — сухая, прямая, раньше времени постаревшая из-за аскетического образа жизни — даже отдалённо не напоминала ту весёлую даму из воспоминаний. Строгая и холодная, не мыслящая жизни без молитвы тётка не вызывала доверия и желания поделиться тайными страхами.
И Лиза молчала. Жизнь с тётей Тоней была лучше альтернативы — она слышала о порядках в приютах, и ей не улыбалось провести в таких условиях ещё два года. Уж лучше с тёткой, странной и повёрнутой на религии, но безобидной. По крайней мере, с проповедями она пока не докучает, и ладно. А если и начнёт докучать, притворно помолиться Лизе не трудно.
Хотя в глубине души она всё ещё не могла поверить в то, что случилось с её семьёй. Что мама с папой, любимые родители, исчезли с лица земли. Мама больше никогда не назовёт её цыплёнком, когда Лиза прибежит к ней делиться новостями из школьной жизни, а отец не фыркнет снисходительно, слушая её размышления о жизни и судьбе: «Подростки…».
Теперь всё, что от них осталось — могилки на городском кладбище и фотографии. И ещё эти лица в темноте, бледные, страшные.
Молчала Лиза и о том, как пусто и неуютно ей живётся с тех самых пор. Квартира тёти Тони — просторная, тёмная и холодная, даже отдалённо не была похожа на дом, где можно почувствовать себя в порядке. И поговорить не с кем…
Глаза слипались. Ноутбуком воспользоваться она уже не могла — тётка была права, заряда надолго не хватит — но у Лизы ещё оставался смартфон. Хорошо, что тариф предполагал безлимитный интернет. Иначе она совсем сошла бы с ума в этом доме с кучей икон, но без вай-фая.
Пол за дверью, в проходной гостиной, тихо скрипнул. Небось тётя Тоня снова встала посмотреть, как она тут. Неймётся тётке. Наставляет отроковицу на путь истинный, видите ли. Интересно, она всерьёз считает, что человека к религии можно приучить, как кошку к лотку? Ладно ещё маленького ребёнка так воспитывать — но её, Лизу из химбиопрофиля, заставить поверить в Бога и ангелов на небесах? Чушь.
Лиза тихонько фыркнула и уткнулась в телефон. Пол скрипнул ещё раз, уже громче. Судя по всему, тётя Тоня топталась у её двери и слушала, спит ли её воспитанница. Лиза затаила дыхание. Подать сейчас голос — значит спровоцировать ещё одну порцию нотаций и, возможно, остаться без телефона.
И тут случилось нечто, от чего у Лизы разом вспотели ладошки и покрылась мурашками спина.
За дверью рыкнули.
Негромко — так порыкивает собака, у которой пытаются отобрать еду. Будь в доме животные, Лиза даже не удивилась бы. Но животных дома не было. И от осознания этого становилось плохо: кто мог рычать здесь, в этой полупустой квартире, где даже Интернета нет?
Это соседский пёс, подумала Лиза. Да, точно. Здесь стены картонные, чихнёшь — весь этаж услышит. Всё хорошо. Некому тут рычать. А скрипит тётя Тоня. Она небось глухая уже совсем, вот и не замечает, как трели на половицах выводит.
Нет, не сходится. Тётя Тоня знает свою квартиру, она по ней ходит почти бесшумно, не наступая на скрипящие участки. И собака рычит слишком тихо. Такое не было бы слышно от соседей.
