По неизданным источникам

Генерал-аншеф Бибиков на пути из Петербурга в Казань. – Манифест императрицы в толковании народном. – Объявление секретной комиссии. – Приезд Бибикова в Казань и свидание его с губернатором. – Административные порядки в крае. – Постановление казанского дворянства о сформировании конного корпуса. – Императрица Екатерина – казанская помещица. – Рескрипты ее Бибикову. – Торжество в Казани по получении этих рескриптов.

Выехав из Петербурга 9 декабря 1773 года, генерал-аншеф Бибиков нагнал в Новгороде 2-й гренадерский полк, приказал одному батальону сесть на подводы и на переменных лошадях следовать как можно скорее в Казань[2].

Утром, 14 декабря, Александр Ильич приехал в Москву, «где были небольшие враки и болтанья», как выразился князь Волконский, «но ни уныния и страха, ни трепета не было»[3]. В Первопрестольной столице Бибиков узнал о грабежах киргиз-кайсаков и просил графа З.Г. Чернышева усилить его кавалерию. «Податель сего, – писал ему А.И. Бибиков[4], – привезет вам новые вести, а самовидцы скажут и детали. Худо еще в прибавок то, что киргизцы начинают беситься. Разбить каналью считаю наверно, да отвратить разорение потребно конных людей больше. Кажется, поселенные и из Новороссийской губернии гусары к сему всего теперь ловчее, чтобы, по крайней мере, закрыли от разбойнических сих волков набегов. Пехоты довольно, по с нею поспевать не можно за сим ветром [конным неприятелем]».

В день отъезда Бибикова из Москвы князь Волконский прислал к нему сержанта Брюхачева, посланного генералом Деколонгом в Санкт-Петербург с донесением о поголовном восстании башкирцев. Прочтя это донесение, Бибиков вновь просил об усилении его кавалерией и по соглашению с князем Волконским приказал двум эскадронам Изюмского гусарского полка, без лошадей, с одними седлами и оружием, следовать в Казань на обывательских подводах[5].

В Нижнем Новгороде губернатор Ступишин заявил А.И. Бибикову, что, хотя в губернии беспорядков никаких не замечено, но что в народе не без сочувствия говорят о самозванце. Заявление это обратило на себя особое внимание главнокомандующего, тем более что и сам он, проезжая по Нижегородской губернии, слышал «многия неосновательные и ложные молвы, пересказываемые не только простыми, но и неподлыми людьми»[6]. Полагая, что манифест от 29 ноября раскроет глаза населению и даст ему истинное понятие о Пугачеве и его злодействах, А.И. Бибиков оставил манифест Ступишину и приказал его обнародовать. Нижегородский губернатор исполнил приказание, но манифест был настолько непонятен для народа, что приводил его к совершенно превратным толкам. Жители Козмодемьянска уверяли, что прочтенный им манифест повелевал не называть Пугачева императором, а именовать его Балтийских островов князем[7], а жители села Татинцева, той же губернии, говорили, что Пугачева приказано называть Голштинским князем и что с ним пришло несколько тысяч голштинской пехоты и артиллерии. Такое толкование заставило генерала Бибикова приказать прочитать манифест еще несколько раз, с объяснением его истинного значения[8], а затем обратиться к населению со следующим объявлением[9]:

«Указ ее императорского величества самодержицы всероссийской, из учрежденной в Казани, по высочайшему именному указу, секретной комиссии.

Объявляется всенародно.

По следствиям, произведенным в сей комиссии, открылось, что многие как городские, сельские, так и деревенские жители по простоте и глупости своей, прямой силы и разума публикованных ее императорского величества манифестов о злодее, лжесамозванце, беглом казаке Емельяне Пугачеве, не понимают и делают оным свои глупые и кривые толки. А напротив того, другие, по злонравию своему и склонности к лжесамозванцу, бунтовщику и разбойнику, коварно вымышляют и рассеивают о нем в простом народе ложные плевелы, служащие ко вреду общенародного спокойствия и тишины.

Чего ради секретная комиссия за нужное почитает сим ее величества указом подтвердить: первым, простакам, чтобы они старались воздержать себя ото всех глупых и кривых толков, но знали бы и утвердились несомненно, что Пугачев сущий злодей, бунтовщик и враг отечеству, беглый с Дона казак, а потому и не верили бы ни под каким видом происходящим от сообщников сего злодея ложным плевелам и разглашениям, под опасением за слепое легковерие жестокого наказания. А последним, коварно и умышленно рассеивателям ложных плевел, в последний раз здесь напоминается, чтобы перестали быт врагами своему отечеству и покорились бы безмятежно высочайшей ее императорского величества, яко от Бога предоставленной власти. Но буде паче чаяния и за сим увещанием найдутся таковые рода человеческого изверги и разрушители блаженного спокойствия и тишины, то все оные, какого бы кто звания ни был, безо всякой милости преданы будут жесточайшему по закону осуждению».

В ночь на 26 декабря А.И. Бибиков приехал в Казань, где был встречен губернатором фон Брандтом и прочими представителями местной власти.

– Для чего дали Пугачеву так усилиться? – невольно вырвалось из уст приехавшего.

Брандт не дал на это прямого ответа, и главнокомандующий вместе с губернатором отправились в особую комнату для совещаний. По отъезде Брандта Бибиков вышел к собравшимся для его встречи.

– Государи мои, – сказал он, – давно ли сей муж [Брандт] с ума сошел? Что за план его для истребления Пугачева? Советует мне защищать границу Казанской губернии и просит только не пропустить его [Пугачева] за оную. Да разве Оренбургская и прочие губернии другого государя? Злодея должно истреблять во всех местах одинаково и делать над ним поиск, если б он был и в воде, дабы в другом виде оттуда не показался.

Эти слова ободрили присутствовавших и все население города Казани[10]. Личное знакомство с положением дел приводило Бибикова к самым неутешительным заключениям. «Наведавшись о всех обстоятельствах, – писал он[11], – дела здесь нашел прескверны, так что и описать, буде б хотел, не могу; вдруг себя увидел гораздо в худших обстоятельствах и заботе, нежели как сначала в Польше со мной было. Пишу день и ночь, пера из рук не выпуская; делаю все возможное и прошу Господа о помощи: Он один исправить может своей милостью». Администрация края была в плохом состоянии, и в местах, где еще не было бунта, господствовал полнейший беспорядок. Генерал фон Брандт, человек честный, но старый, не мог уследить за злоупотреблениями и удержать своих подчиненных от произвола, нарушения законов и лихоимства.