Компаньонка ее величества ответила:

– Полностью с вами согласна – невероятно напыщенное существо. Впрочем, это даже забавно! Она уверена, что каждой из ее дочерей уготована судьба королевы. Или императрицы. Держите ухо востро! – шутливо предостерегла она и рассмеялась.

Императрица возразила:

– Мне это забавным не кажется. И мне жаль ее бедных девочек – в приличном обществе на них никто и не взглянет.

Альва не решалась подняться со своего места, боясь привлечь внимание, и продолжала сидеть, переживая невыносимый стыд и ужас.

Ее мать оказалась посмешищем.

В приличном обществе на них никто никогда не взглянет.

Теперь же мать покоилась в могиле, а сама Альва была здесь, в Западной Вирджинии, и, затянутая в корсет, сражалась – не особенно, впрочем, успешно – за внимание простого джентльмена.

Она застряла в Нью-Йорке, где вдоль бесконечных улиц тянулись обшарпанные жилые дома, а витрины магазинов подпирали покосившиеся ветхие многоэтажки. Манхэттен был совершенно неинтересен – красивых особняков совсем мало, а взмывающих ввысь костелов или прелестных парков, вроде тех, которыми Луи-Наполеон[10] украсил округи Парижа, тут и вовсе не имелось. Лишь уродливые стены из кирпича и бурого песчаника и еще доски, копоть, одноногие бродяги и мертвые лошади, гниющие на улицах.

Альва нуждалась в помощи.

Некоторое время юные леди пили чай в тишине. Альва видела, что сознание подруги работает совсем как у Эммы из романа Остин. Консуэло представила ее Ви-Кею на ужине у одной знакомой несколько месяцев назад. Консуэло позаботилась о том, чтобы Альва получила приглашение на первый бал его сестры. Консуэло выискивала его повсюду и обязательно упоминала при встрече Альву, превознося ее саму, хвастая ее выдающейся родословной и членством ее отца в клубе «Юнион»[11], внушая ему, что только его женитьба поможет Вандербильтам завоевать положение в обществе, которое так упорно их отвергает. Ни одну наследницу никербокеров за него не отдадут. Альва Смит – наилучшая альтернатива.

Задумчиво постукивая ложечкой по ладони, Консуэло произнесла:

– Я не понимаю, почему он… Не то чтобы я очень беспокоилась, но было бы неплохо, если бы о мисс Фэйр пошел какой-нибудь возмутительный слушок. Что-нибудь скандальное – например, что ее видели выходящей из домика конюха.

– Но она оттуда не выходила. Или выходила?

– Кто знает наверняка?

Альва попробовала сменить тему:

– Тот торговец углем из Питтсбурга, который сидел рядом со мной за ужином…

– Альва.

– Он очень мил и в общем-то недурен собой. Может быть, и хорошо, что он не из древнего рода…

– Альва!

– И денег у него, наверное, больше, чем у Уильяма.

– Это временно. И перестань.

Альва понизила голос:

– У него есть деньги. А мне они нужны. Возможно, он – лучшее, на что я могу рассчитывать.

– Но он же просто нувориш. А ты из рода самих Деша. Твой дед был конгрессменом, дядя – губернатором. Ты не имеешь права связывать свою жизнь с нуворишем, у которого уголь под ногтями.

– Моя мать была из рода Деша. А я из Смитов. Мой отец – инвалид, который не в состоянии заплатить по счетам. И если я как можно скорее не выйду замуж, нам придется сдавать комнаты жильцам и брать стирку на дом.

Эта картина очень ясно встала у Альвы перед глазами: отец прикован к постели, он может только пить бульон с ложечки; сутки напролет по дому шастают неприятно пахнущие посторонние люди; она вместе с сестрами разрывается между готовкой, растопкой каминов и мытьем посуды, летом бьет мух, а зимой утепляет туфли ветошью. Их жизнь может стать такой же несчастной, как жизнь людей, которых она видела в трущобах, их будущее – настолько же туманным, как будущее сестры умершей девушки. Ни один джентльмен не женится на дочерях Смита, и они все заболеют оспой или лихорадкой и умрут безобразной смертью – четыре старые девы, которых мать когда-то прочила в герцогини, маркизы или по меньшей мере в жены пэров. А может, они замерзнут зимой, и итальянец-иммигрант, обнаружив их тела под снегом, напишет оперу об их прекрасной и трагической смерти, прославится, отправится в мировое турне, заработает целое состояние и женится на девушке из обедневшей семьи европейских аристократов, которая возьмет себе имя Армида.

Вслух же Альва продолжила:

– Нас донимает бакалейщик. Я не помню, когда мы в последний раз платили прачке или Лулу…

– Да, я все понимаю, но я же знаю тебя – одних денег тебе будет мало.

Альва обернулась, чтобы еще раз взглянуть на Уильяма, внука человека, которому принадлежат чуть ли не все железные дороги на востоке, который построил Центральный вокзал Нью-Йорка, который пользовался расположением самого президента Гранта. Он и двое его друзей сидели за столиком в компании Терезы Фэйр, миссис Фэйр и двух замужних дам. Миссис Фэйр что-то с жаром рассказывала и кивала головой, точно курица.

Смотреть на Уильяма было приятно. Альва даже признавала его красивым. Зубы и правда у него отличные. И он весьма обходителен. Все так говорят. Бойкий и веселый, приятнейший и добрейший молодой человек. Конечно же, он гораздо более выгодная партия, чем какой-то питтсбургский угольщик. Глядя на него, Альва представила себе жизнь, полную удобств, жизнь, в которой ей не придется волноваться, мерзнуть или бояться, что она никому не нужна. Жизнь, в которой она, одетая по последней моде, будет восседать во главе полированного обеденного стола из красного дерева, Уильям будет сидеть на противоположном конце, а их друзья и знакомые – по сторонам, наслаждаясь французскими винами, фаршированными голубями и нежнейшими заварными пирожными au crème…

И не имело никакого значения, что дед его, Командор, считался грубым, эксцентричным и бесцеремонным человеком. Совершенно не важно, что его дядя слишком сильно увлекался карточными играми. И что сам Уильям не мог похвастать ни титулом, ни землями, ни какими-либо выдающимися поступками или подвигами со стороны предков хоть в какой-то войне. Альва уже утратила возможность получить титул. Если она выйдет замуж за питтсбуржца, вероятно, приобретет определенную уверенность в жизни, однако для общества она будет миссис Никто. Сделавшись же частью семьи Вандербильт, Альва станет по меньшей мере миссис Некто.

Когда Альва вновь повернулась к Консуэло, та, прищурившись, осматривала ее наряд.

– В каком платье ты будешь танцевать вечером?

– В сером фаевом – я знаю, о чем ты думаешь, но Лулу перешила лиф. Сейчас, конечно, носят другие, но оно хотя бы похоже…

– Моя мама предлагала подобрать тебе наряды на этот год. А ты отказалась, чтобы не ранить гордость отца.

– Гордость – это все, что у него осталось.

Столик Фэйров взорвался смехом. Ах, как Уильям улыбнулся мисс Фэйр! Ах, как она зарделась! Теперь Альва представила за столом из красного дерева мисс Фэйр – та восседала на ее месте, пила ее вино, ела ее голубей и слизывала со своих тоненьких, украшенных серебряными кольцами пальчиков крем ее пирожных. Мисс Фэйр сидела напротив мужа, который предназначался ей, Альва же, по локти в кипятке и щелоке, отстирывала чужие простыни – возможно даже, и самих Вандербильтов.

Консуэло взяла подругу за руку и заявила:

– Ты наденешь мое новое платье из розового муслина.

– Как будто это решит все проблемы. Нет, – отказалась Альва. – Спасибо, но в розовом я выгляжу ужасно.

Сидевшие за столиком мисс Фэйр встали и направились к французским дверям. Уильям вел мисс Фэйр под руку. Они покинули зал.

– Вот и конец, – проговорила Альва.

Что бы там ни думала Консуэло, у мистера Вандербильта явно другие планы.

– Не смей так легко сдаваться! Куда делась моя неугомонная подруга, которая бегала быстрее любого мальчишки, не боялась пробраться за кулисы в опере, и вообще…

– Эта подруга не всемогуща, – ответила Альва, поднимаясь из-за стола. – Не стану я бегать за мужчиной, который по плану должен был бегать за мной. Оставляю его мисс Фэйр. Или, может быть, тебе? Если ты о нем такого высокого мнения.