Первыми октолимами Запада всегда называли самих Богов. Многие им поклонялись, но почти никто и никогда не видел их сам. Хотя и, наверняка, в нашем королевстве, Высокой Ирмии, и были октолимы сильнее нас и помимо Богов, но сила их была иной, и получили они ее иначе. В основном, это были учителя из Ренбирской Академии Окто, а точнее из Совета Октолимов. И силу, к примеру, Таргота, они, ввиду, как минимум, нашей не особо великой популярности, не воспринимали должным образом совсем. Не многие знали о нас тогда, о том, что мы еще живы и вернулись в родные земли, потому как мы редко уходили далеко от Бездны. Но те, кто знали, знали, как раз, с плохой стороны, как и было нужно нам. Не делать ничего особо плохого, но делать все остальное так, чтобы другим это, все равно, не нравилось – таким и был наш план. Пока мы вдруг не вернемся в мир теми, кем являемся. Если мы когда-нибудь и сможем снова стать такими. В одном окружающие нас люди, наверняка, все-таки правы, и после встречи с Графом Думой никто не сможет жить как прежде. Даже мы, уже частично спятившие наследники великого рода Кацер, пережившего все времена здесь, в своих землях, еще с самого Великого Впуска…

Ждавший нас, и вправду, у нашего дома, человек, когда мы, на всякий случай, решили пораньше слезть с телеги, быстро взял ноги в руки и помчался к нам. Когда он подбежал, мгновенно смрадно пахнув на нас потом от явно не знавшей стирки рубахи, стало ясно, что описание Вильцеда было более чем справедливо. Рубаха его, вся его одежда, помимо сырости, была будто заранее извалена во всей возможной грязи, зеленая от ползаний в траве явно в поисках ягод или грибов для пропитания его впавшего худого живота. Угольные волосы его были пыльными, грязными и взъерошенными, а руки и ноги до крови съедены клопами. Таким время от времени бывал Френтос, и так он выглядел куда более буйно, ведь именно такого образа он всегда и придерживался, пусть и клопов к себе он и близко не подпускал. Бегал Френтос, конечно, тоже не так тяжело, явно с очень большим трудом, как тот "типок". Как раз так, перепрыгивая как можно дальше из грязи в грязь, он мчал к нам, и поэтому, добежав, уже задыхался. Хотя и…то ли как-то наигранно, то ли слишком устало. Глаза у него, маленькие и глубоко запавшие, сразу ярко загорелись.

–Прошу…выслушайте…мне нужна…ваша помощь. – с постоянными паузами на вздохи, говорил "типок", точно и не понятно мне, почему ждавший для помощи конкретно нас троих.

–Ты давай только по порядку. Что случилось, где случилось, что делать, на какую сумму делать. – почти с каменным лицом, стараясь игнорировать совсем приторные и едкие запахи, испускаемые человеком, говорил Таргот.

–Я вам все отдам! Все, до последней руйлы! Но только прошу, помогите! Мы с семьей хотели проведать старого моего друга, от которого по воле злого случая Бог Судьбы однажды отвернулся, как вдруг камни начали падать, будто с небес. Моих родных и друга завалило падающими камнями, а сам я их убрать не могу. Умоляю, помогите мне вытащить из завалов своих родных! – почти плача умолял нас на коленях, махая облезлыми руками, так и не назвавшийся "типок".

Мы с Тарготом, несмотря на его дела в Ренбире, и не спешили отказываться, другое дело Френтос. У него на языке явно крутилось слово "вонючка", которое он так и желал было выкрикнуть, чтобы использовать его в оскорбление просящего нас уже на коленях о помощи человека. Таргот взглядом заткнул ещё даже ничего не сказавшего Френтоса, и мы, добавив для уверенности пару слов неуверенности, согласились. Тогда человек назвался Чеисомом, а затем начал благодарить нас, целовать грязь, едва по уши в нее не уходя, а затем и бросился на нашу обувь, но мы жестом остановили его, и напомнили, о чем он нас просил. Чеисом быстро взял себя в руки и повел нас к подгорному выходу из города, через лесную тропинку к единственной находившейся рядом горе. Горе Геллара. Пусть и добирались мы до нее, благодаря той же грязи, довольно долго, серьезно сбавить темп нам пришлось лишь у места погрузки, лавки Седого, где кипела работа, а от людей, груза, лошадей и телег было уже почти не протолкнуться.

Сам Седой сегодня был не в настроении, и продолжал нервно, компульсивно снимать и надевать носок на правую, кривую после "дуели с быком", ногу. Поскольку сам он часто подвергался приступам тех же компульсий, лавкой и ее делами вообще обычно заправляли его дочери. Старшая из них, Вита, вечно одевавшаяся не по местности богато и прилежно, была мне хорошо знакома, и как-то рассказывала мне, спьяну, конечно, о подробностях завещания старика Седого. После случаев, когда Седой, в бреду от болезни, начинал в умывальнике мыть гениталии при гостях и дочерях, неудивительно, что дочери и сами желали ему побыстрее лечь в уже подготовленный ему в гумне гроб. Ой и хорошо, что Седой не знал об этом самом страшном куске осины – даже за такую оценку его жизни к смерти он бы высек дочерей как сивых кобыл. Особенно учитывая, что старшая и была размеров немалых, щекастая и пухлая, пусть даже в чем-то еще красивая и лицом умная. В отличии от младшей, с рождения дурной девки.

–Оп, оп, оп. Кура, смотри кто к нам идет! – захлопал в ладоши, весело поворачиваясь к нам, Седой.

–Маму мою ты курой звал, меня зовешь, и сестру мою. И не стыдно тебе, кляча? – отвесила тяжелый подзатыльник отцу Вита.

–Ой, а как вас называть? Доча не нравится, по имени не нравится, а за как есть говорение бьете. Вот правильно говорят – курица не птица, баба не человек. Ни капли уважения! – с притворной горечью заныл Седой.

–Вот Соккон знает, как надо, да? – весело помахала она мне рукой.

–Не представляю, о чем ты. – нарочно проигнорировал ее жест я, будто впервые ее видел.

–Ой, знаю я тебя, плохого танцора. Не обрюхатил, и на том спасибо. Не люблю детей, да так и помру без внуков. – уже более сухо говоря, сложил руки на груди Седой.

–Ну зато если на бабу еще кто-то кидается, значит не совсем она уродка. – добавил Френтос.

–Соккон и на кобылу старую кидается, что ж мне теперь, с кобылой свою курицу сравнивать? – вынидул свою дочь дать себе еще подзатыльник посильнее Седой.

–Лавку решил распродать? – кивнул на столпотворения перед ней Таргот.

–А, ну да, ни ответа ни привета. Это вот – закупщики. Мы сегодня товара уже заказали на выручку, кой-чего уже привезли, и думаем пиршество устроить, как у богачей. А как сделать это знать не можем, так что думали из знати кого пригласить, чтобы они нам подсказали. – обвел рукой весь простор вокруг себя, будто показывая размах пиршества, он.

–Мы пас, идем в Ренбир сегодня. Безотлогательный визит, понимаешь.

–Понимаю, понимаю. Вечно вы так. Но я вообще все равно думал вам тут одну штучку вернуть, а то вдруг забыли. Я же тоже забыл, потому как думал ее сначала Щенку загнать. Но вот под руку попалась она, и вы туда же.

Не вынимая второй руки из кармана полушубка, он кинул Френтосу, вытащенный из другого кармана, браслет. Как нельзя вовремя, когда его Френтосу нужно было менять. Была это, конечно, Лемоть. На ней, вдоль, угольной краской было написано "Должок идиоту".

–Остроумно. – ухмыльнулся Френтос, осмотрев браслет и надпись.

–Всегда пожалуйста. – гадко, по-старчески, хихикнул Седой.

Прошли мимо погрузки мы по двору лавки, дабы не мешать людям, и тогда, как раз, худющая, кожа да кости младшая дочь Седого, выбежала к нам с веником, только закончив убирать участок. Кинув нам в догонку "Ишь, чистюли, будто грязи боятся, а другим несут!", она принялась кричать уже на грузчиков, забиравших из лавки ящики с товаром. Только один из них, явно уже и без того знакомый семье Седого мужик, покуривавший цигарку сидя на одном из ящиков, решился ее угомонить, поскольку была она, в тот момент, до безобразия свирепа.

–Молчи, сука, а то встану, костей не соберешь! – крикнул он.

Седой, заслышав такую страшную грубость, только вздохнул. Дел у него и без того было невпроворот – а вдруг украдут что? За всем нужно было следить как можно более тщательно. Маринованные яйца, сушеные яблочные дольки, и прочие не по карману нищему кушанья, из ящиков то никуда бы уже не сбежали. А вот дом, откуда грузчики их таскали, и его ценности – без охраны.