Двумя годами позже меч Немезиды сделал свое дело. Поселение Мын-Тюбе было захвачено отрядом местных басмачей и все дома были сровнены с землей, а жители порублены саблями.
Бедный капитан А. был подавлен и удивлялся нашему бодрому состоянию духа.
– Благодарю вас, господа, – говорил он. – Ваша забота и вера в благополучный исход могут поддержать меня, но все это бесполезно, ведь все мы, без сомнения, скоро умрем.
Мы успокаивали его, рассказывая о приготовлениях к восстанию, о нашей надежде на освобождение, несмотря на грозящий нам расстрел.
Через тайную почту, приходящую через магазин, нам сообщили, что дата начала восстания скоро будет определена. Это известие нас обрадовало, и мы сами принялись разрабатывать планы освобождения из тюрьмы.
Наши друзья на свободе получали сведения через девушку, которая работала машинисткой в ЧК и к тому же имела возможность добывать бланки документов с официальными штампами и подписями комиссаров. Так был написан приказ тюремной администрации прислать всех заключенных камеры № 22 в ЧК. Конвой, составленный из десяти наших людей, переодетых в красноармейскую форму, должен был доставить этот приказ в тюрьму в обеденный час, когда комиссары уходили на трапезу. На месте оставался лишь один секретарь, дежуривший у телефона на случай экстренных звонков. Оставалось выбрать день и обозначить дату на приказе.
Как-то в эти дни ожидания мне представилась прекрасная возможность побега. В то утро я был доставлен в ЧК для допроса, но держали меня там до поздней ночи, где я отвечал на бесчисленные вопросы следователя. Когда, наконец, они меня отпустили и я вышел в коридор, все мои конвоиры крепко спали. Можно было незаметно выйти на улицу и скрыться в темноте ночи: в то время не было уличного освещения. Но я знал, что мое исчезновение вызовет переполох в тюрьме и навлечет на моих товарищей чрезвычайные репрессивные меры, сделав общий побег невозможным: с них начнут просто «взимать за расходы», как цинично назывались здесь тайные пытки заключенных.
Во время прогулок в тюремном дворе я познакомился с двумя интересными туркменами, привезенных из Транскаспийской провинции. Первый – чрезвычайно высокий молодой человек, чей рост превышал два метра! Он ужасно страдал от голода, у него здесь не было ни друзей, ни денег, а тюремная еда была невыносимо плохой. Я начал делиться с ним обедом, и бедный парень быстро восстановил силы. Он был из богатой семьи и гордился тем, что собственноручно срубил саблей немалое количество голов красноармейцев и комиссаров. Я представил себе, как величественно выглядел этот молодой гигант с ятаганом в руке верхом на великолепном туркменском скакуне! Захватили его не в честном бою, а был он предательски схвачен во время перемирия вместе со своим другом, влиятельным туркменом по имени Джунаид-хан[18]. Большевики не считали себя связанными обещаниями, данными «классовым врагам», и потому арестовали их во время намаза в мечети.
Его друг, второй заключенный, Джунаид-хан, был человеком пожилого возраста, вождь десяти тысяч туркменских семей, которых он вывел из Афганистана на Российскую территорию много лет назад. Он пользовался непререкаемым авторитетом среди своих соплеменников. Даже здесь в тюрьме его адъютант, прекрасно выглядевший туркмен с длинной черной бородой, был рядом с ним. У Джунаид-хана тоже не было никаких денежных средств, и я предложил ему воспользоваться нашей секретной почтой для получения денег с воли от его сторонников. После этого Джунаид-хан начал усиленно уговаривать меня уйти с ним в туркменские степи, как только мы освободимся.
– Я дам тебе все, что захочешь, – убеждал он меня. – Войлочный шатер с коврами, утварью и скотом, прекрасных лошадей бадахшанской породы. Они есть только в Афганистане! Их вывоз оттуда строжайше запрещен!
Одно время я даже серьезно подумывал уйти с ним, но мои обязательства перед «белым» движением держали меня в Туркестане. Джунаид-хан при первом же удобном случае снова вернулся в степи Туркмении, и вел жестокую и непрерывную войну против большевиков за свободу своего народа. В конце концов, потерпев поражение, он ушел с большими силами в Персию, и уже оттуда вынужден был бежать в Афганистан. В течение одиннадцати лет Джунаид-хан, не имея помощи со стороны, в одиночку продолжал неравную схватку. Несмотря на свой возраст, он не сложил оружия, не уступил заманчивым предложениям советского правительства, упрямо отстаивая свою свободу, свою религию и свои обычаи. Все эти годы Джунаид-хан со своими джигитами наводил ужас на большевиков. Жаль, что его прекрасному примеру не последовали русские люди, живущие в Туркестане и не согласные с новой властью.
Наконец, после многочисленных задержек, приносящих нам горькое разочарование и отнимающих последние надежды, день или, вернее ночь предполагаемого восстания была назначена на канун Нового года. Предполагалось, что все комиссары будут пьяны.
С каким нетерпением мы ждали этот день! Но тут возникла новая отсрочка по каким-то непредвиденным причинам, и наши сердца сжались от предчувствия скорой казни. Ведь ЧК, думали мы, может исполнить смертный приговор именно в канун Рождества, чтобы напомнить населению, что красный террор все еще в силе. Кроме того, рассуждали мы, тюремная охрана в праздник будет непременно пьяна и может по собственному усмотрению решить разобраться с «контрреволюционерами и врагами пролетариата».
Основные силы подпольной организации, готовящей восстание, были сформированы из офицеров старой армии, местной молодежи и части красного гарнизона, под командованием офицера по фамилии Осипов[19]. Мне говорили, что и некоторые рабочие готовы были принять участие в восстании. Я боялся, что среди них мог легко затесаться провокатор, способный выдать наши планы большевикам.
Третьего января наша секретная почта принесла хорошие новости о том, что дата восстания определена на 6-е января – канун Крещения – важный праздник в России. Эта ночь для верующих людей полна мистического смысла, в эту ночь в селениях на всех воротах, дверях и окнах рисуют кресты. Девушки гадают, пытаясь узнать свою судьбу и будущего супруга.
Мы же надеялись, что утром 6-го января, счастливо выпавшее на воскресение, наша тюрьма будет взята штурмом, и мы получим долгожданную свободу.
Приближался не только час освобождения, но и миг торжества белого движения, свободы, порядка и христианских идеалов над темными силами большевизма. Все мы уже предвкушали наступление того сладкого часа, когда будем в силах отомстить этим детям ада за то зло, которое они принесли нашей стране. И в то же время чувство тревоги не покидало нас: что-то могло пойти не так, как было задумано. Могла возникнуть любая непредвиденная помеха до наступления одиннадцати часов, контрольного времени начала восстания. Но в душе мы не сомневались в успехе.
Накануне вечером мы разработали план операции, распределили роли каждого из нас, если вдруг придется принять непосредственное участие в схватке.
Утро 6-го было прекрасным и ясным, легкий иней покрыл ветви деревьев. Во время утренней прогулки по тюремному двору мы получили нашу обычную почту через магазинчик с новостями о том, что тюрьма будет окружена ночью, и штурм начнется в десять часов утра.
Тюремный комиссар, словно предчувствуя назревающие события, ходил среди заключенных, внимательно приглядываясь к ним. Наконец он собрал нас вокруг себя и объявил, что в тюрьму занесли «испанку»[20]. Двое заключенных в уголовном отделении умерли вчера, поэтому все сношения с внешним миром с этого дня не допускаются. Также запрещаются передачи пищи из дома на неопределенное время, и мы должны будем довольствоваться только тюремной едой.
– Вы не можете винить рабоче-крестьянское правительство во всех тех несчастьях и лишениях, которые сейчас испытывает наша страна, – сказал он в заключение. – В этом виновата сама история.
