В тюрьме вызов любого заключенного в ЧК рождал огромную тревогу. Иногда арестованные просто исчезали или возвращались назад в самом плачевном состоянии. Однажды меня продержали в ЧК с утра до 10 часов ночи. Когда я вернулся в тюрьму, тюремщик, бывший городской извозчик, достаточно хорошо меня знавший, был очень обрадован, увидев меня живым. Он воскликнул:

– Доброго здравия, Павел Степанович! Вы вернулись здоровым и невредимым! Мы очень беспокоились. Даже в уголовной части никто не пошел спать, так они беспокоились за вас.

Тюремная пища была ужасной, в основном она состояла из овощной похлебки без мяса. Но те из заключенных, у кого были в городе родные и друзья, получали от них передачи, которые делили с сокамерниками, иначе многие погибли бы от голода. Еду обычно приносили женщины. Они с тревогой ожидали у ворот тюрьмы возврата посуды. Ведь часто охранники возвращали еду со словами: «Он не желает больше обедать!» Это означало, что заключенный был ночью расстрелян.

Однажды моя жена оказалась у ворот тюрьмы как раз в тот момент, когда меня уводили в ЧК. Ворота открылись, и я увидел ее и нашего маленького фокстерьера Дэзи. У меня сжалось сердце, когда я заметил, насколько жена осунулась от постоянного переживания. Она была взволнована, ведь мы впервые встретились после моего ареста. Дэзи тоже радовалась, вновь увидев своего хозяина; и с этого дня, когда моя жена приносила мне еду, сопровождающая ее Дэзи начинала неистово копать под воротами тюрьмы.

Маленькое умное животное отлично понимало, что я был насильно заключен в этом здании, и упорно пыталось добраться до меня, желая моего освобождения. Она так сильно повредила лапы и когти, царапая камни, что жена перестала ее брать с собой. Уходя, она привязывала собаку дома, и бедная маленькая Дэзи выла от огорчения.

Наконец в один из дней следователь сообщил мне, что мои допросы закончены.

– Будьте добры сказать, в чем меня обвиняют? – спросил я.

– Собственно говоря, конкретных обвинений против вас нет. Следствие ничего не выявило, – ответил он. – Тем не менее, вы известный враг советской власти и поэтому заслуживаете строжайшего наказания.

Позже я узнал, что Совет народных комиссаров создал специальный суд для решения моей участи. «Революционный полевой трибунал» состоял исключительно из судей пролетарского происхождения и рабочих-коммунистов. На этом процессе не было ни прокурора, ни адвокатов, так как перекрестный допрос обвиняемого считался излишним.

– Вас приведут в суд, где зачитают приговор, – сказал мне следователь.

По завершении следствия меня перевели из одиночки в общую камеру № 22. Среди заключенных я встретил друзей и товарищей, которые участвовали вместе со мной в заговоре против Советов. Одинаковая судьба ждала каждого из нас – быть расстрелянным. Казнь казалось неизбежной. Не так давно десять членов Конституционно-демократической партии были арестованы и преданы смерти по одной простой причине – они принадлежали к «буржуазной партии». В зимнюю ночь бедняг вывели раздетыми на тюремный двор и стали поливать холодной водой. Когда несчастные покрылись коркой льда, пьяные солдаты изрубили их саблями.

С друзьями в камере мы обсудили ситуацию и через несколько дней смогли наладить связь с нашими соратниками в городе и даже с жителями Ферганы, выступавшими против большевиков под командованием кадровых офицеров бывшей Русской армии. Это была не простая задача, ведь тюрьма усиленно охранялась.

Утром и вечером заключенных выводили на прогулку во внутренний двор. В старом здании тюрьмы было два двора. Внешний двор через тяжелые железные ворота выходил прямо на улицу. В нем размешались конторы, служебные помещения и склады. Во внутреннем дворе, отделенном от внешнего такими же металлическими воротами, располагались камеры, кухня и лазарет.

Ворота были всегда закрыты, их охраняли вооруженные часовые. Оба двора окружала массивная высокая каменная стена, в качестве дополнительной меры безопасности опутанная рядами колючей проволоки. Вдоль стен непрерывно, днем и ночью, патрулировали караулы из красногвардейцев. Казалось, связь с внешним миром была для нас напрочь отрезана. Но моя дружба с местным населением и случай помогли преодолеть все препятствия.

Во внутренний двор выходило маленькое окно-люк тюремного магазина. Во время прогулки заключенные могли подойти к этому люку и купить табак, спички, сухофрукты, «нан», или местный хлеб, имеющий круглую форму лепешки, а также другие мелочи.

Старый сарт, державший этот маленький магазинчик, каждое утро приходил с носильщиком, тоже сартом, несшим на плечах мешок с товаром. При входе в тюремный двор содержимое мешка обязательно и быстро осматривалось тюремной охраной.

Когда меня переводили из одиночной камеры в общую, первоочередной заботой стало попасть в ту камеру, где сидел мой хороший друг из местных по имени Абдул Каспар. Он был влиятельным человеком, пользовавшимся уважением жителей Ферганы, поэтому, видимо, большевики и посадили его в тюрьму без какой-либо причины. По их мнению, он мог быть опасен для Советской власти.

Но Абдул Каспар, как выяснилось, содержался в камере для местных. Когда ему передали, что я тоже нахожусь в тюрьме, он обратился к комиссару с просьбой перевести его в камеру № 22.

– Почему туда? – спросил комиссар с удивлением. – Разве ты не знаешь, что там находятся преступники, приговоренные к смерти?

– Там мой хороший друг Назаров-бек. Мне хочется быть с ним в его последние дни на земле, – ответил Абдул Каспар по-восточному образно.

– Хорошо. Если хочешь, можешь даже в иной мир пойти вместе с Назаровым, – ответил комиссар с усмешкой.

Спустя три дня после перевода Абдула Каспара в нашу камеру он принес из маленького магазина несколько круглых «нан» и дал каждому из нас. Это была первая передача, которую мы получили извне.

Местный хлеб делается круглой формы. В середине тонкой части простым шаблоном выдавливается рисунок, при этом по краю лепешки образуется толстый слой теста.

В рисунке каждой лепешки Абдул Каспар без труда прочитал имя и адрес того, кому она предназначалась. В шаблоне использовались буквы арабского алфавита, а в толстых краях лепешек были скрыты письма от друзей и родственников.

Наша еда, приносимая из дома, тщательно проверялась охраной, иногда даже самим комиссаром. Хлеб всегда был изломан и порезан на куски. Но никто и никогда не слышал о том, чтобы лепешки, принесенные с базара для продажи заключенным, проверялись охраной. Кто бы мог заподозрить в грязном, одетом в рванье носильщике, который таскал тяжелый мешок с базара в магазин, сына Абдул Каспара – бывшего местного щеголя?

Спустя два дня этот молодой носильщик был заменен другим – старшим по возрасту и еще более оборванным сартом с безнадежно тупым выражением лица.

– Мадамин-бек[15] просит ваших инструкций для дальнейших операций против большевиков, – сообщил мне Абдул на прогулке, отведя немного в сторону. – Его посыльный сидит в магазинчике, переодетый в бедного носильщика.

На следующий день во время прогулки Абдул Каспар, яростно ругаясь по-сартски и по-русски, бросился к окну магазинчика и швырнул внутрь лепешку:

– Вы собаки, а не правоверные мусульмане! Вы беднягам заключенным продали хлеб с тараканами! Вы хуже, чем собаки, ешьте его сами! Подавитесь, и будьте вы прокляты!

Потом он прокричал что-то по-таджикски. Этот язык хорошо знали в Фергане, но его не понимал никто из молодых красно-гвардейцев, дежуривших в лавке.

Таким образом в лепешке были отправлены следующие инструкции и рекомендации Мадамин-беку в Фергану:

1. Взорвать железную дорогу, разрушить мосты и дороги, ведущие в Фергану.

2. Разрушить нефтяные вышки в Фергане и этим лишить большевиков топливных запасов для железной дороги.

3. Собрать сильную кавалерию на Кендырь-Даваньском перевале, которая пройдет из Ферганы прямо через горы к Ташкенту и нападет на советские части, когда поднимется мятеж в Ташкенте. Необходимо достичь города ночью и нанести тяжелый удар в тыл большевикам.