Ее голос затихал вместе с шумом рынка. Единственным звуком, доносившимся до нее, было ровное биение сердца Лукаса. Его ладонь погладила ее шею расслабляющими движениями, зарылась в волосы и обхватила голову. Другая рука проскользила вверх и вниз по спине, его успокаивающее движение вернуло ее в настоящее.

— И все эти годы ты винила себя за ошибку? Трагическую и ужасную, Господи, да. Но всего лишь ошибку. Ради всего святого, Сидней... — его хватка в ее волосах усилилась, и он оттянул ее голову, чтобы она посмотрела в его глаза, яркие от сочувствия и гнева. — Тебе было десять. Кто, черт возьми, станет винить ребенка? — когда она не ответила, он еле слышно выругался. — Черт, это безумие.

— Он потом извинился. И он, и мама были опустошены, шокированы, они скорбели. Мне все было понятно. Но все же... — она изучила жесткие линии его рта, сильный подбородок. — Я усвоила жестокий урок по выдвижению себя и своих желаний выше других. Моя ошибка стоила им сына. И никакая жертва не может быть слишком большой, ничто не сможет восполнить их потерю.

Подчинение их желаниям, замужество с одобренными ими, но не любимым ею мужчиной, уступка шантажу ради спасения компании ее отца — никакая из этих жертв не казалась ей чрезмерно большой.

— Послушай меня, Сидней, — прорычал он, легонько потряся ее голову. — Никто не виноват. Ни ты, обычный десятилетний ребенок. Ни няня, которая по ошибке позволила твоему брату ускользнуть от нее. Ни твои родители, которых не было дома. Ни твой брат, который убежал и прыгнул в бассейн. Солнышко, — прошептал он, дав ее спине последнюю ласку, а потом обхватывая ее подбородок. — Его смерть — это не твоя ноша. Это трагедия, но никак не груз, который ты должна нести, — он заколебался, и мускул на его щеке дернулся. — И у твоего отца есть грехи, за которые он должен ответить, но нелюбовь к тебе к ним не относится, — он проговорил признание, как будто ему причиняло боль идти на любую уступку ее отцу. — Он любит тебя. В день нашей свадьбы он затащил меня в кабинет и предупредил, чтобы я не смел ранить тебя. И пусть я не могу простить ему то, что он винит тебя, даже если это и спонтанная реакция на его боль, он знает, что ты страдаешь, и сказал, что ты не заслуживаешь еще больше боли. Возможно, это единственная вещь, по поводу которой наши с ним мнения сходятся. Отпусти эту боль, солнышко.

«Знает, что ты страдаешь... не заслуживаешь еще больше боли... он любит тебя...» Информация бушевала в ее голове, словно мини-торнадо, открытия опадающими листьями танцевали в ней, а она пыталась их поймать и не могла.

— Ты сказал, что у него есть грехи, за которые надо ответить. Значит, он сделал что-то тебе, — сказала она. — Но ты никогда не говорил мне об этом. Расскажешь сейчас?

Ее тело охватило напряжение. Хотя его прикосновение по-прежнему было нежным, но, когда он отнял руку от ее лица и выпростал пальцы из ее волос, в его глазах воздвиглась ледяная стена. Впервые с тех пор, как они приехали в Вашингтон, вернулся безжалостный, загадочный магнат, холод в его напряженных чертах и суровом взгляде обжег ее холодом, достигая кости.

— Ты закончила? — он кивнул в сторону ее чашки.

— Да, — ответила она. Остывшая жидкость больше не была ни успокаивающей, ни аппетитной. В молчании они направились к выходу с рынка.

И хотя его резкий отказ ужалил ее, а он остался скрытным, как и всегда, один момент прояснился.

Какую бы обиду ни нанес ее отец, Лукас назначил себя и судьей, и присяжными. Тревожная мысль поселилась в ее голове, и она не могла избавиться от нее. Предчувствие беды свернулось в ее животе, подталкивая выпитое кофе к горлу.

Неужели, пытаясь спасти отца, она невольно поспособствовала его разрушению?

Глава 15

Лукас смотрел на закрытую дверь в комнату Сидней, взявшись за ручку. В последний момент он постучал, и замер в ожидании. Прошло несколько часов с тех пор, как они вернулись домой с рынка «Пайк Плейс», и, сославшись на усталость, она закрылась в своей спальне.

Здравый смысл требовал дать ей время и уважать ее личное пространство. После этого эмоционального выплеска о потере брата и битву с чувством вины, которую она несла все эти годы, она заслужила немного времени наедине с собой, чтобы расслабиться и избавиться от давления. Но его примитивная, собственническая сторона рычала и металась, требуя, чтобы он наступал, пока она не уберет и эмоциональные, и физические барьеры. Было лицемерием хотеть этого от нее, когда он сам не мог предложить того же. Но потребности, которая съедала его денно и нощно, было все равно.

Он уступил здравому смыслу, но на секунду положение висело на волоске.

После нескольких часов без ее компании, когда он уже так легко привык к ее теплу и острому уму, ему указали на выход. И его пугало, как же быстро он приспособился к ее присутствию, но анализировать это не хотелось. Позже. Позже он проведет исследование и изучит его результаты.

Дверь распахнулась, и преследующая его грызущая боль тотчас прекратилась. Сдержанность и отчужденность смягчали черты Сидней в красивую, холодную маску, им ненавидимую. Но в этот раз она его не оттолкнула. После проявления терпения сегодня днем холодный, сухой прием подстегивал его, бросал ему вызов. Голод, который он душил и сдерживал во имя своего обещания, дернулся в своем ошейнике, разрывая его с отчетливо слышным звуком, который отозвался гулким эхом в его голове.

Вдохнув, он запустил пальцы в ее кудри, сжимая их в кулак, и потянул ее голову. Ее глаза расширились, рука, мазнув, ударила по его груди. Ее губы приоткрылись, и он ворвался своим ртом в ее, глотая ее вздох. Ее вкус взорвался у него на языке, и он застонал, продвигаясь глубже, беря больше. После краткой заминки она ответила ему, жадная ласка в ответ на жадную ласку. Ее ладонь скользнула по его груди, и обе руки обвились вокруг его шеи, обнимая его. Поднявшись на цыпочки, она открылась шире, позволяя ему потребовать еще больше, сама чувственно проявляя инициативу, посасывая его язык, облизывая его нёбо.

Его хватка на ней усилилась. Пальцы в ее волосах склонили голову для более глубокого вторжения. Рука на ее бедре замерла, фиксируя положения девушки, а сам он прижался пульсирующим членом к мягкости ее живота. Весь день этот зияющий провал ныл в его нутре, а сейчас, когда ее язык танцевал с его, ее изгибы прижимались к нему, желание охватило его, заполняя ноющую пустоту ревущим потоком.

Осторожно, медленно, он двинулся вперед, ведя ее, не разрывая поцелуя. Когда обратная сторона ее ног коснулась края матраса, и она упала на кровать, он последовал за ней. Устроившись между ее разведенными бедрами, навис сверху. В его тело упиралась мягкость ее груди, его бедра обхватывала плотность ее бедер, жар ее киски обжигал его даже через ее черные спортивные штаны и его джинсы... Черт побери.

Он уперся ладонями в кровать по обе стороны от ее лица и оторвался от ее губ.

— Я пришел сюда не за этим, — прорычал он. — Обед готов, и я купил «Гриз» для тебя. Я обещал дать тебе время, и я сдержу обещание. Так что если хочешь, чтобы все прекратилось, сейчас самое время сказать об этом. Потому что если не скажешь, я не остановлюсь, пока не проникну в самую глубь тебя.

Ее ресницы поднялись, и его чертово сердце остановилось, когда ее руки опустились ему на плечи. И оттолкнули.

Все внутри у него оборвалось, и он перекатился на спину, накрыв рукой глаза. Черт. Черт, черт, черт. Воздух вышел из его легких, а эрекция, твердая, как камень и ноющая, пульсировала в одном ритме с его сердцем.

Пара минут. Мне нужна лишь пара минут. Тогда я, возможно, смогу идти...

Комната погрузилась в темноту, освещением служил бледный лунный свет, струящийся из окон. Он выпрямился, и, если б уже не сидел, удивление наверняка подкосило бы ему ноги. Совсем как оживший эротический сон, она стояла у двери в комнату и выключателя, которым она щелкнула мгновение назад... Она стянула свитер и бросила его на пол у своих ног.