Собирая свое спокойствие щитом, она изогнула бровь в молчаливом вопросе. Его пухлые губы сжались, будто его раздражил этот жест. Не отрывая от нее своего пристального взора, он запустил руку во внутренний карман своего пиджака. Секундами позже он вытянул ладонь с маленькой черной коробочкой, красующейся на ее центре.

Не в силах сдержать мелкую дрожь в пальцах, она схватила бархатный чехол. Помолвочное кольцо.

— Лукас, я...

Но в горле собрался комок эмоций. Она не ожидала получить кольцо, хотя и следовало, учитывая, что они собирались пожениться. Но для нее это украшение символизировало долг, единство и уважение. Может, она и не любила Тайлера, но у них были одинаковые ценности. С Лукасом же она подписала контракт шантажом и чернилами.

Но...

Но, как только он открыл коробочку, неожиданно нежно взял ее руку и скользнул кольцом по ее пальцу, у нее перехватило дыхание.

Огромный ярко-желтый бриллиант бутоном розы цвел, окруженный белыми бриллиантами поменьше, и золотом. В отличие от кольца Тайлера — элегантного, изящного и безупречного для светской львицы, коей являлась дочь Джейсона Блэйка — это кольцо говорило о страсти, жизни, о ней. Как если бы его мозг выбирал украшение, которое она бы полюбила, а не кричащий предмет роскоши, призванный вызывать охи и ахи.

Она моргнула, потрясенная внезапным жалом слез. Хватит. Глупо быть тронутой кольцом, раз уж помолвка, которую оно представляет, является фарсом. Так по-настоящему. Только бы сейчас ее желудок перестал делать кульбиты, как будто она получила форменную куртку капитана футбольной команды в старшей школе.

— Спасибо, — прошептала она. — Оно прекрасно.

Самая прекрасная вещь, которую я получала. Она сжала пальцы в кулак, будто бы ловя тепло кольца... или же не давая никому снять его с нее.

— Да, так и есть, — мягко согласился он.

Но эти изумительные глаза были сосредоточены не на кольце, а на ее лице. Он опустил голову, освобождая ее от сверкающего захвата его взгляда. Но, когда его губы раскрылись на ее руке, а его язык прошелся вдоль ее безымянного пальца, он бросил ее в новую тюрьму. В тюрьму с решеткой из пламенной потребности и замком, который мог открыться только от удовольствия, доставляемого его языком. Она задрожала, возбуждение неслось по ее венам, как река с медленным течением в жаркий летний день.

Его темные, удивительно мягкие волосы упали на его лицо, лаская ее кожу, а он обернул язык вокруг кончика ее пальца, легко посасывая его. Господи Иисусе. Как если бы тонкая проволока соединяла ее руку и ее естество, каждое движение языка отзывалось эхом между ее ног, заставляя плоть набухать и увлажняться. Ловко перевернув ее ладонь, он медленно опустил губы, целуя чувствительную кожу. Она захныкала, извиваясь, пытаясь увернуться от этой греховной ласки... или приблизиться к ней. Его хватка усилилась, отказываясь выпускать ее из этой пытки. Кончик его языка рисовал невидимые узоры, подбрасывая дрова в огонь ее желания, горящего в ее животе и немного ниже. Господи Боже. Кто бы мог подумать, что нежная кожа меж ее пальцев, находящаяся под его пристальным вниманием, была эрогенной зоной?

— Здесь только ты и я, — проговорила она, слова застревали между ее губ, затрудняя дыхание. — Возможно, тебе стоит припасти такое шоу для бала, когда у нас будут зрители.

Ресницы Лукаса приподнялись, и она почти зарычала, увидев печать голода на его резких чертах. Густые, темные водопады волн и завитков обрамляли острые углы и черты его лица, подчеркивая желание, горящее в бирюзовом взоре, который, казалось, разрезал бессмыслицу ее реплики. Сжав пальцы в кулак, она отняла свою руку и постаралась убедить себя, что трепыхание в животе было раздражением, а не женским возбуждением от осознания, что он позволил ей отодвинуться. Они оба понимали, что, если он хотел и дальше касаться ее, он бы продолжил открывать новые точки возбуждения на ее руке, как в эротической версии экспедиции Льюиса и Кларка.

Натянув маленькую полуулыбку, он отклонился на свое сидение. Эта маленькая усмешка ничуть не отвлекала от чувственной полноты его губ. И совсем не успокаивало возбуждения, все еще искрящегося в ней. Наоборот, она хотела прыжком преодолеть пространство, разделяющее их, оседлать его крепкие бедра и вторгнуться в его рот. Захватить его. Приручить.

Но именно ее ошеломляющее желание и удержало ее прикованной к сидению, наносить вербальные — и отчаянные — уколы.

— Это третий раз, — он сделал паузу, — когда ты ставишь меня на место. Новости о хищениях твоего отца, разорванная помолвка, брак со мной, — все это ты восприняла спокойно, не теряя ни грамма этого чертового самообладания Блэйков. Но любые упоминания секса, любое прикосновение, не являющееся вежливым или приятно-аккуратным, превращают твой язык в острый клинок. Чего же ты боишься, Сидней? Секса?

Секса? Нет, не секс пугал ее. А то, что он заставлял ее чувствовать — терять контроль, быть незнакомкой в собственном теле — вот, что до ужаса пугало ее. То, что он сделал бы с ее телом, не было бы просто сексом. Это было бы чем-то более взрывным, диким и жестким. А после, он бы оставил ее, цепляющуюся за зубчатые скалы, как потерпевшую кораблекрушение. Измотанную. Опустошенную. Потерянную.

— Конечно, нет, — ответила она. — Неужели тебе никогда не приходило в голову, что мне не нравится, когда ты говоришь со мной, как с теми женщинами, с которыми встречаешься и отбрасываешь? Я твоя невеста, скоро стану твоей женой, а не очередная красотка месяца, чье имя ты даже не вспомнишь через мгновение, которое займет ее исчезновение из твоей постели.

Его бровь высоко выгнулась.

— И как же ты узнала с кем я — как ты выразилась — встречаюсь и отбрасываю? — он оперся предплечьем на ногу и подался вперед, его внимательный взгляд сиял ноткой юмора и чего-то более темного. Голодного. — Ты проводишь надлежащую проверку, дорогая? Потому что я с радостью отвечу на все вопросы относительно моей сексуальной жизни.

Она фыркнула. Дьявол, наверное, выменивал души, используя такую же притягательную, соблазнительную интонацию.

— Нет, спасибо. Я думаю, что смогу жить без этих мысленных образов.

Его низкий смешок проник под ее платье и опустился на кожу нежной лаской.

— Отвечая на твой вопрос, да, я раздумывал, стоит ли тебя оскорблять, — его взор скользнул ниже, проходясь по глубокому V-образному вырезу совсем не скромного рубиново-красного платья в пол. Энергия его внимания почти обожгла ее кожу. И, как глупого мотылька к смертельному пламени, ее влекло к этому жару. — Но затем я заметил, как смягчились твои глаза, как ускорилось дыхание, как затвердели твои соски. Возбуждение, дорогая. Вот, что ты чувствовала. Жар. Спорю, что и влажность. Но оскорбление? И. Близко. Нет, — прорычал он. — И, для протокола, у меня нет никаких мысленных образов женщин до тебя. Все воспоминания заменили фантазии о тебе в моей постели, о твоих божественных изгибах, обнаженных для меня, моих рук и члена. О том, как ты примешь меня так глубоко в себя, что я не смогу найти выход из тебя.

— Хватит, — проскрипела она, ее тело набухло, сжалось, протестуя против пустоты, которую, она чувствовала на уровне инстинктов, мог заполнить и насытить только он.

— Ты отвергаешь мою откровенность. Это то, что Тайлер и другие мужчины, с которыми ты встречалась, будучи слишком лицемерными и консервативными, боялись предоставить тебе. Но они об этом думали, дорогая. Мужчина должен быть рожден без члена, если он может смотреть на тебя и не хотеть.

Унижение, гнев и грусть смешались в ней, его слова окунули ее в пучину суровой реальности и разорвали паутину желания, которую он так легко сплел.

— Ты ошибаешься, — заявила она, боль пульсировала в ее груди, как сигнальный огонь маяка. — Ты часто требуешь, чтобы я не притворялась. Ладно, не буду. Так что давай не будем притворяться, что тебе желанно во мне что-то, помимо моего, — ее губы изогнулись в горькой улыбке, — тела. Давай не будем притворяться, что я подхожу под шаблон привлекающей тебя женщины, давай не будем притворяться, что ты не такой же, как другие мужчины, разве что используешь менее приятные слова. Им были нужны деньги или отцовские связи, а тебе — месть. Никакой разницы. Все то же равнодушие. Все тот же бизнес.