Некоторые девочки склонили головы над электронными читалками в своих руках, другие оглядывались по сторонам, вероятно, в поисках того, кто ответит первым.
Наконец, девчушка с потрясающим спектром разных цветов на волосах подала голос.
— Разделение. Так, они бы продолжили подозревать и бояться друг друга и никогда не выдали информацию о себе.
Сидней просияла.
— Очень хорошо, Анна. Кто-нибудь еще?
— Чтобы они оставались слабыми, — добавил более робкий голос.
Он поискал взглядом говорившего и обнаружил худенькую, маленькую девочку на периферии круга дальше всего от Сидней. Судя по ее расширившимся глазам и скорости, с какой она качала ногами, пребывание в центре внимания приводило ее в ужас.
— Без информации и единства они были слабее, и их было легче контролировать страхом и неизвестностью.
Сидней кивнула, улыбаясь этой девочке не очень широко, но нежно, как будто она понимала, чего стоило подростку набраться смелости и высказаться. Как будто она гордилась девочкой и ее усилиями.
— Именно, — сказала Сидней. — Отличная догадка, Лили.
Обсуждение продолжилось. Ни Сидней, ни девочки не заметили его с женщиной, застывших в проходе, подслушивая в месте, кажущимся книжным клубом.
Он не отводил — не мог отвести — глаз от Сидней. Он не видел ее уже три дня. Прошла уже неделя с того дня, как они встретились с ее отцом и Тайлером. Неделя с тех пор, как она въехала в его особняк в Бэк-Бэе, заполняя воздух дома своим присутствием. Хотя она пыталась избегать его — успешно, в большинстве случаев — он ощущал ее присутствие. Улавливал шлейф ее особого аромата, как только переступал порог дома по вечерам. Улавливал шум воды, когда она принимала душ... и представлял, какой скользкой и блестящей была ее кожа в тот момент. Ночевать с ней в одном доме и не иметь возможности провести пальцами по прямой линии ее спины, изгибу ее талии и округлости ее бедер было настоящей пыткой. Не иметь возможности обнажить и взять в руки изумительные округлости ее груди. Не имея разрешения трахнуть сладкую, горячую плоть меж ее ног, ощутить, как крепко она сжимает его член. Или влажный, голодный рот.
Он скрипнул зубами, его член запульсировал под молнией брюк, как будто требуя кое-чего, что за черт?
Что объясняло, почему он позвонил ей этим утром и сообщил, что получил приглашение на благотворительный прием, которое он, собственно принял. Он не мог вынести еще одного вечера с ней под одной крышей, соблазненный ее предложением. Сегодняшняя вечеринка послужит их первым появлением в свете в качестве помолвленной пары. А он мог дотрагиваться до нее, изображая безумно влюбленного, в то время как пристальное внимание публики обеспечит оправдание его поведению. Потому что прямо сейчас перспектива прижать ладонь к маленькой впадинке над ее безупречной задницей или вдохнуть аромат, гнездящийся в местечке позади ее уха... Ему потребуется еще больше его превосходной выдержки, чтобы удержать себя в рамках приличия.
Но когда Джеймс припарковался у здания, он ожидал... другого. Живя в Чикаго, он получил уйму внимания от чересчур усердных социальных работников-идеалистов и жадных до внимания светских людей, желающих стать следующей «Большой белой надеждой» для неимущих детей. Он мог различить на расстоянии сотни шагов и отпугнуть или рассердить с пятидесяти шагов. Но это так отличалось от того, что он увидел здесь.
Терпение, любовь и радость светились в ее улыбке, наполняли чувствами ее голос. Даже самый измученный уличный ребенок мог почувствовать ее искреннее удовольствие от работы с этими детишками. Даже он.
Что-то древнее и примитивное всколыхнулось в нем. Его инстинкт самосохранения. Интуиция никогда не направляла его в неверном направлении. И прямо сейчас его инстинкты кричали ему развернуться и бежать — не идти — к ближайшему выходу и оказаться где-нибудь подальше от Сидней Блэйк. Кричали, что она темная лошадка. Что она не та, кем кажется. Он не доверял тем, кого не мог прочитать, чьи мотивы он не мог уловить. По иронии судьбы, все, что люди знали о нем, было искусно созданной маской. Но, будучи так близко к успеху, он не мог позволить существовать неведомому. Особенно, если это неведомое играло такую важную роль в его победе. Разумно было бы отступить, перегруппировать и реорганизовать. Без Сидней. Просто уйти...
Он остался стоять в дверях.
— Хорошо, мы продолжим в понедельник.
Она улыбнулась, закрыв обложку читалки, и подняла взгляд. И замерла. Нежность исчезла из ее светло-карих глаз, а изгиб чувственного, мягкого рта затвердел. Вот так быстро появилась любезная, отчужденная светская львица. Часть его прокляла ее появление. Потребовала возвращения ранимой, достижимой женщины, которая говорила, смеялась и слушала девочек, внимающих каждому слову, что она произносила, как будто рассказывала о сияющих вампирах и полуобнаженных оборотнях.
Внезапно он понял, что стал объектом внимания двадцати одной пары глаз. Одна закрылась от него, другие любопытствовали. Черт, даже находясь перед столом, за которым сидели инвесторы и акционеры, он никогда не чувствовал себя так неуютно.
— Сидней, к тебе посетитель, — объявила его проводница, нарушая неловкое молчание. — Девочки, обед готов.
Комната заполнилась скрипом стульев и юными голосами, прежде чем поток детей хлынул наружу. До его ушей донесся шепот: «красавчик», «вот это Сидней отхватила» и «чееерт». Он подавил улыбку и взглянул на женщину, все еще стоящую рядом с ним, которую проходящие мимо девочки приветствовали как мисс Иоланду. Уголок ее рта дернулся, будто бы сдерживая улыбку.
Когда последняя девочка исчезла в коридоре, мисс Иоланда кивнула, направляя свое внимание куда-то позади него. Ему не нужно было оглядываться, чтобы знать, что там была Сидней. Ее характерный аромат жимолости и солнца объявил о ее приближении, словно труба глашатая. Аромат, который он вряд ли будет воспринимать, не ассоциируя с ней, этот аромат напомнил ему золотые лучи света на коже с ровным бронзовым загаром. И босые ноги, приводящие в беспорядок и мнущие свежескошенную траву, окруженную живой изгородью из миленьких белых, будто гофрированных цветов.
И сладкий грех, которым и была Сидней Блэйк.
— Сидней, — проговорила Иоланда, ее пристальный взгляд не отрывался от него, когда она обращалась к девушке. Ее немигающий изучающий взор на долгий момент остановился на его шраме, но, в отличие от бесцеремонного любопытства, к которому он привык, ее открытое исследование не обидело его. Вероятно, потому что она, казалось, фиксировала в памяти каждую его черту, на случай, если позже ей понадобится охотиться на него. — Желаю хорошо провести время. Было приятно познакомиться, мистер Оливер.
— Она пугает меня, — протянул он, как только ужасающая пожилая женщина вышла в коридор, где не могла его услышать.
— Иоланда? — Сидней фыркнула. — Она и ее сестра Мелинда являются директорами центра. Возглавляя от восьмидесяти до ста девочек-подростков за раз, она должна немного... эм, — она легко усмехнулась, — внушать страх. Но она любит детей, и они это чувствуют.
— Как и ты, — пробормотал он, наконец, поворачиваясь к ней. — Они и твою любовь чувствуют.
Какое-то чувство мелькнуло в ее глазах, прежде чем ее ресницы опустились, пряча его от него. Раздражение, запаленное нетерпением и бессилием, вспыхнуло в его груди. Она не должна ничего скрывать от него. Ее мысли, ее чувства, даже ее преданность, которую она хотела отдать старику, не заслуживающему этого или ее, в целом. Он желал каждую ее часть — желал, чтобы она отдала себя ему.
Откуда же это взялось? Свирепая потребность обладать, владеть. Требование.
Еще одна секунда — и он бы начал бить себя в грудь, рыча: «Я Тарзан. А ты чертова Джейн».
Нахмурившись, он дернул подбородком в сторону опустевшего класса.
— Как давно ты здесь волонтер?
Она пожала плечами.
— Пару лет.
— Пару лет? — повторил он. — Не помню, чтобы центр был включен в биографию семейства Блэйк по программе аукционов.
