- Да что Вы! Люди делятся на две категории: те, кто пишет, и те, про кого пишут. Вы, Женечка, талантливо живете, пускай про Вac другие пишут.

Вспомнив это, Женька усмехнулась: может, так оно и лучше.

И тут же вспомнила о делах. Так, на втором этаже. На втором этаже опять писатель! Ну, этот самый что ни на есть настоящий. Он писал и пишет всю свою сознательную жизнь, а как говорит его приятель и задушевный друг, Иван Иванович, "всю свою бессознательную жизнь". Он регулярно посылает свои стихи по редакциям, и так же регулярно получает отказы. Но он славный старик. А стихи? Ну что же, что стихи... Стихи, как блохи, вцепятся, не отдерешь.

Так, а что у нас на первом? На первом временно никого. Проживал там до недавнего времени в служебной коммунальной квартире Историк Мира и Государства Российского Николай Пупкин, который всем говорил, что пишет Историю. Но никому не показывал. Подселяли к нему в свободную служебную комнату дворников. И менялись эти дворники очень часто.

И вот Пупкин как-то целый день писал, а писал он про Татаро-Монгольское иго, и уснул прямо за столом письменным. И снилось ему, что татары в города входят и всех резать начинают...

Проснулся - кто-то в двери звонит. Пошел открывать. Открыл - а перед ним - татарин. Живехонький и с метелкой в руках.

Пупкин спросонок не сообразил, что это дворник, заорал:

-Татары в городе!

И прямиком - в окошко.

Главное, что окно на первом этаже, так он умудрился вниз головой прыгнуть. Голова, естественно, от такого с ней неестественного обращения вдребезги.

Приехали на следующий день из Института Мозга, поискали по мостовой, мозга нигде не обнаружили, очень удивились, и уехали, следом за ними - из Института Антропологии. Те собрали аккуратно все осколочки черепушки, упаковали все в ватку и увезли. Сказали, что будут по черепу для потомков портрет историка восстанавливать, поскольку фотографий не осталось.

Им говорят, мол неизвестно, что он за историк такой. Никто ничего не читал еще... А они возражают, мол, потом поздно будет. Женька позже поехала к ним в Институт узнать, что да как. Приехала, а ей говорят:

- Наверное, для таких великих людей у нас квалификация маловата. Как ни сложим черепки, все портрет питекантропа получается.

Показали Женьке, а она им и говорит:

- Сами вы - питекантропы, а это - вылитый Пупкин!

Те рассердились, потащили ее куда-то, показывают таблицы, все - с портретом Пупкина, только подписано везде: "Питекантроп",

- Что же, - говорит им Женька. - Все ошибаются, даже ученые. Вы напишите везде Пупкин и все будет правильно.

Тут они окончательно рассердились и выгнали Женьку на улицу, сказав, чтобы она больше не приходила.

А в домоуправлении, как прознали, что она в Институт ездила, поручили ей разобрать архив и "Записки об Истории Государства Российского, написанные Николаем Пупкиным в меланхолии".

Решив в конце пути обязательно забежать и посмотреть наконец эти бумаги, Женька стала спускаться по лестнице на четвертый этаж к Бабушке Задрипиной и Самовольному Домовому.

Глава пятая

Бабушка Горемыкина и Самовольный Домовой. Записки и мемуары.

Бабушка Горемыкина открыла сразу, словно стояла в ожидании гостей за дверями. Женька прошла прямиком на кухню, куда вслед за ней прошла и бабушка.

- Чай пить будешь, ай нет? - спросила она Женьку нараспев. Вкуснаай чай-то, с травками всякими, ты такой любишь, я знаю.

- Ой, бабулечка, родная, спасибо. Конечно же выпью, золотая ты моя. Я у тебя, бабушка, вот что спросить хотела: ты случайно Перстень не находила?

- Чегой-то? - не поняла бабушка.

- Перстень, ну, колечко такое большое с камнем...

- Нет, милая, не видела, Да и где тут такое увидишь?

- А может, кто другой видел? - Женька уставилась на мужичка, ростом с валенок, который сидел на табуретке, поджав колени к подбородку, подпирая ими реденькую бороду.

Мужичонка от неожиданности даже выронил листки бумаги, которые держал в руках.

Женька наклонилась и подняла несколько листочков. Домовой шустро ползал по полу, собирая остальное.

- Раз Домовой, значит, его и пугать можно?! Да? Нужны мне ваши перстни! Это все ваши заморские штучки. А мы - Домовые, мы в ваших делах не участники... - он помолчал, сердито посопел носом и добавил. - Пролетал тут твой Перстень, куда-то вниз полетел, сквозь пол. Не иначе, как прямиком к Мышатнику. Ой, чего теперь будииит!

- Эх ты, Домовой, а боишься! Ничего не будет. Что думаешь, Мышатник глупее тебя, что ли, с Перстнем связываться?

- Дурнее он, может, и не дурнее, да уж очень он на Корону нацелился, очень он ее получить хочет. Любой ценой. Хотя, я тоже думаю, что до беды дело не дойдет.

Он огляделся и прошептал, вытянув шею:

- Всадники здесь...

- Не может быть! - Женька свела брови. - С чего бы это им Запрет нарушать? Зачем они здесь? Мы им наскучили, с нами им в игры играть неинтересно, люди им еще раньше наскучили. Зачем же они спустились? Впрочем, при них и Мышатник ничего не отчудит. По крайней мере - не должен. Ладно. С этим пока все. Ты покажи лучше, что ты написал новенького? Можно я почитаю?

Домовой с важностью кивнул. Женька взяла со стола собранные по полу листочки и стала читать вслух:

- Купил я вчера себе коробочку, которая разговаривает. Радио. Очень полезна эта вещь при уходе за собой. Без этой вещи никакого счастья-радости в жизни у меня не было, особенно в состоянии ногтей. Все как есть были они переломаны. Ничего я не знал про достижения ума человеческого, пока не приобрел радио и покой. Через него душевный вместе с ним. Теперь, значит, смотри: выдвигаю антенну на всю возможность. Длинны. И на всю эту возможность запускаю себе в ухо. Потом. Во второе. И получается у меня прекрасная слышимость, которой я при помощи ногтей достичь не мог, только ногти ломал. До бесконечности. А теперь ногти целые. Событие. Вот.

Вчера, значит, поймал я муху. А она укусила меня за щеку и язык. Потому, как я в рот ее положил. Для сохранности. А муха эта - пчела оказалась. Выпустил я ее. Рот уже не открывался, она через ноздрю полетела. Левую. Болит очень. Сердце. У меня за муху эту, которая пчела. Как она жить будет? И чего? Да. Зимой делать будет? А?

И я теперь вспомнил, что дедушка советовал делать, когда к тебе в рот муха залетает, и кусается, как пчела. Очень это запомнить всем надо, кто читает. Надо переписать совет и носить его с собой. Всегда. Вот. Он, совет: надо не брать в рот мух.

Здорово, правда? А вот дальше, если взял.

Если взял, и укусила, надо собрать три горсти гороха, хорошенько прожевать. Сесть на солнце. Потом сделать пук...

Страница на этом закончилась. Женька взяла следующую и продолжила:

- И убежать...

Она пожала плечами, вернулась к первой страничке, и вот что у нее получилось:

- Потом сделать пук и убежать... Ты что же это безобразничаешь? грозно спросила Женька у Домового.

- Как это я безобразничаю?! - Домовой подпрыгнул на высокой своей табуретке. - Я тут пишу, стараюсь! Каждую буковку вывожу! А она безобразничаешь! Ну-ка, дай-ка!

Он выхватил из рук Женьки листочки, прочитал, густо покраснел.

- Надо же понимание иметь! - возмутился он. - Ты же пропустила листочек посереднике. На, читай...

Женька, покраснев в свою очередь, продолжила с опаской:

- Потом сделать пук из крапивы, разуться и водить крапивой по пяткам. Сверху будет от солнышка тепло, и приятность всяческая, а от крапивы жжение нестерпимое, которое такой чес вызовет, что про укус забудешь. Начисто.

Вот опять событие.

А вот это не событие. Это я пока не забыл. Мой дедушка он мне могучее множество полезного советовал, только я все сразу не вспомню, а то заболею. Еще. Чего. Доброго от напряжения.

Вот как спастись от волка.

Идешь если вот, а на тебя сбоку волк набрасывается, или еще откуда. Надо тогда этому случаю удивиться очень и подпрыгнуть как можно. Выше. И убежать поскорее, а волку, чтобы не догнал, надо связать ноги. Руки можно не связывать.